«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica»)

Но мог ли сам Бродский согласиться с таким толкованием своего стихотворения? В лучшем случае он мог бы приписать свое согласие работе подсознания. На вопрос переводчика Джорджа Клайна о том, что означает в его стихотворении «клетка», Бродский дал уклончивый ответ: памятник Данте, с его столбами и цепями, напоминает клетку. Трудно поверить, что памятник, окруженный низкими столбиками с цепями, т. е. соответствующий традиционному способу ограждения памятников, мог вызвать у него такие ассоциации.

Глава 17 «Вода отменяет принцип горизонтальности»

К числу экстравагантных вывертов Бродского принадлежит и мотив водички. Улица, на которой находилась его нью-йоркская квартира на Мортон-стрит, упиралась в Гудзон. Его гостиница в Лондоне должна была быть обращена к Темзе, окрестности Бостона обретали ценность благодаря Кейп-Коду, а Венеция – благодаря Набережной Неисцелимых. Тут же припоминается другой российский автор, который выбирал для себя жилье только в угловых домах. Конечно, для Достоевского слово «угол» могло иметь великий сакральный смысл. Все его творчество вышло из ощущений человека, загнанного в угол. Но что могло привлекать Иосифа к воде, неизменно именуемой им с уменьшительным суффиксом?

Недавно мне на глаза попалась книга Юрия Левинга под названием «Воспитание оптикой». «Воду я не люблю, – писал автор, – и скорее купаюсь, чем плаваю (когда-то в Лос-Анджелесе семантическую разницу в этих глаголах мне доходчиво объяснил Алик Жолковский, почти обидевшийся на невинный вопрос о цели его похода в бассейн), но сокровища моря так запали в душу, что я – незаметно для себя и, видимо, в силу часто срабатывающего в подобных случаях компенсаторного механизма – погрузился в исследование…».

Не думаю, что ошибусь, если скажу, что воду в перечисленных выше смыслах не любил и Бродский. Более того, он вряд ли мог признаться вслед за Левингом, что «скорее купается, чем плавает». Любовь к водичке никак не была для него связана ни с купанием, ни с плаванием и, конечно же, ни с бассейном. Тогда что это была за любовь?

Дуя в полую дудку, что твой факир,
я прошел сквозь строй янычар в зеленом,
чуя яйцами холод их злых секир,
как при входе в воду. И вот с соленым
вкусом этой воды во рту
я пересек черту…[286]

Так писал Бродский, привязывая к водичке рекуррентный мотив своей поэзии («выкинули из отчего дома»). И выходило, что с отчим домом у него были связаны как любовь к водичке, синоним комфорта, так и нелюбовь к ней. Нелюбовь, как представляется это мне, была биологической, инстинктивной, первичной. Что касается любви, ей он был, вероятно, обучен, как и травматическому опыту. Как сын своего отца, фотографа, случайно получившего звание морского офицера,[287] Бродский случайно присвоил себе любовь к водичке. К числу заимствований из морского багажа отца могло принадлежать рассуждение, что России к лицу не «двуглавый имперский орел» и еще менее «псевдомасонский серп и молот», а морской «имперский флаг Святого Андрея: голубой крест по диагонали на девственно белом фоне»? Не следует также забывать, что к водичке восходит ритуал очищения (баптизм), через который прошел его отец-выкрест, а потом и он сам.[288]

Тогда чем могла привлекать Бродского водная гладь?

«Есть что-то первородное в путешествии по воде даже на короткие расстояния. Ты узнаешь, что тебе не следует быть там, не столько посредством глаз, ушей, носа, ротовой полости или ладоней, но посредством ног, которые странным образом действуют в качестве органов чувств. Вода отменяет принцип горизонтальности, особенно ночью, когда ее поверхность походит на тротуар. И как бы ни был прочен ее заменитель, помост, на который ступает нога, на воде ты чувствуешь себя более бдительным, чем на суше, твои чувства более сбалансированы. На воде, например, ты не позволишь себе быть рассеянным, как ты позволяешь себе на улице: ноги держат тебя и твое сознание постоянно начеку, как если бы ты был чем-то вроде компаса».[289]

В этом пассаже хотелось бы отметить строки, в которых горизонталь непредсказуемым образом рассматривается как вертикаль. «Вода отменяет принцип горизонтальности, особенно ночью, когда ее поверхность походит на тротуар», – делает наблюдение Бродский, расширяя шкалу зрения. Шкала зрения, расширенная за счет переведения горизонтали в вертикальную плоскость, прослеживается и в эссе, посвященном Одену («Эти строки, короткие и горизонтальные, казались мне невероятно вертикальными»),[290] равно как и в эссе, посвященном Марку Аврелию, о котором ниже. Но является ли эта находка реальным наблюдением Бродского?