«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica»)

и скажу почему. Во-первых, потому что шпионская тема предлагает хороший сюжет, но редко – удобоваримую прозу» (см. сноску 367). Автор вторгся в неизвестную ему сферу. Он выбрал жанр, в котором не был ни экспертом, ни даже поклонником. Зачем? Очевидно, для того, чтобы показать, как «хороший сюжет», плохо написанный, может стать «удобоваримой прозой». Однако тут возникает заминка, которую Бродский вряд ли мог обойти стороной. Ведь «хороший сюжет» был сочинен другим автором. И за пиратский поступок предусмотрено наказание, если, конечно, у автора не было к тому высоких мотивов.

Но как раз такие мотивы у Бродского были, причем продиктованные не кем иным, как Оденом: время прощает тех, кто писал хорошо. Оно простило Киплинга и Клоделя. Простило Одена. Почему бы ему не простить и Бродского?

И последний вопрос. Почему почтовая марка, вынесенная в заголовок, была названа «Предметом для коллекционирования»? Конечно, такое заглавие более эффектно. Но разве оно не уводит от заданной темы? Конечно, Бродский, как было показано, охотно отступает от заданной темы. Как правило, он корректирует мысль читателя, возможно, страшась превратных толкований. Но избежать превратных толкований вряд ли возможно. Скажем, понятие «предмет для коллекционирования» шире понятия «почтовой марки». А за счет чего достигается эта «широта»? Что ж. Предметом для коллекционирования может оказаться любая вещь, ставшая уникальной в силу тех или иных обстоятельств: редкое издание книги, рисунок, нотная тетрадь и, конечно же, все, что когда-либо принадлежало той или иной знаменитости. А как насчет артефакта, созданного стараниями знаменитости? Может ли он стать предметом для коллекционирования?

Глава 24 «Дань Марку Аврелию»

Едва ли не сразу после детективной саги Бродский сочиняет новое эссе «Дань Марку Аврелию» (1994), воздавая дань полководцу и философу, получившему императорский титул от приемного отца. Наконец-то природа подтвердила справедливость иллюзорной мечты Платона, создав образец царя-философа. Тут бы и попробовать разобраться в этой загадочной смеси. Но такая идея не привлекает Бродского.

Тогда что же привлекает его в Марке Аврелии? Эразм Роттердамский, «соавтор» эссе Бродского «Похвала скуке», скорее всего, ответил бы на этот вопрос в духе того, что он когда-то сказал о Сенеке. Он видел в человеке лишь «мраморную статую, не способную чувствовать и непроницаемую для человеческих эмоций». А если Марк Аврелий был для Бродского памятником, конной статуей, мраморным изваянием, монументом, установленным на пьедестале работы Микеланджело, то мысль о памятнике могла породить два вектора мысли: горизонтальный и вертикальный. «В то время как античный мир существует для нас, мы для античного мира не существуем. Никогда не существовали. Никогда не будем существовать», – рассуждает Бродский, развивая свою мысль по горизонтали. Однако, эта «горизонтальная» мысль, будучи прочитана по вертикали, получает двойной смысл. «Вечная жизнь» античного мира, хотя и закрыта для будущего, обретает «существование», т. е. возрождается в памяти будущих поколений. Но почему возврат к «вечной жизни» грамматически выражен первым лицом множественного числа? Не потому ли, что «мы», никогда не существовавшие для античного мира, сохраняем способность возродить античный мир, создавая прецедент для того, чтобы будущие поколения создали «нам» вечный памятник? И тогда уместным станет вопрос о том, как потомки будут воспринимать тот «вечный памятник», каким заявил о себе новый мир античности, к которому причислял себя и Бродский?

Но насколько справедлива мысль Бродского, что «вечная жизнь» мира античности закрыта для будущего? Вертикальная проекция позволяет двойноe толкование античности как мира «вечности» и мира, подчиненного темпоральности, т. е. мира, для которого будущее еще закрыто.

«Что узнает древний римлянин, проснись он в своем будущем и нашем настоящем?» Но «древний римлянин», выступающий в роли современника Бродского в вертикальной проекции, позволяет сформулировать этот вопрос иначе: что будущий американец (или россиянин) узнает (о Бродском?), проснись он в некоем сегодня будущего времени?

Конечно, наложение обоих планов, горизонтального и вертикального, может создать конфликтную ситуацию. Скажем, в желании узнать, что увидел бы его персонаж, Марк Аврелий, проснись он в конце ХХ века, можно прочитать такой парадокс. Как сочинитель эссе о Марке Аврелии, Бродский имеет право обременять свою фантазию выяснением тех впечатлений, какие могла бы вымышленная ситуация вызвать у его вымышленного героя. Но Марк Аврелий не является вымышленным героем. Этот персонаж уже обладает сложившейся биографией и устоявшейся репутацией во всех его ипостасях. Тогда зачем нужно было ставить «реального» героя в вымышленную ситуацию вообще и в данную вымышленную ситуацию в частности? Зачем могло понадобиться Бродскому фантазировать о впечатлениях, которые испытал бы Марк Аврелий по пробуждении в ХХ веке?