Непримиримые 2

Сумасшествие какое-то. Я так надеялась, что страсть утихнет, а меня пробирает все сильнее. Становлюсь просто одержимой. Сексуально озабоченной. Правда, как зажигалка. Вспыхиваю моментально. От звука голоса Игната, от взгляда, от запаха… от близости и даже просто от мысли, что могу думать о нем… Грезить, что хочет меня… ощущать это…

Боже, какой горячий… Твердый…

Что же он со мной делает?!

Зачем позволяю…

Реветь в пору, да занята ублажением похотливого Игната. Он — дурман, но дурман, заставляющий думать.

После секса меня постоянно осеняет, уже столько смогла написать. Боюсь подсесть на эту наркоту, но, как и все гении, я нуждаюсь в допинге. И сейчас взамен сильнодействующих запрещенных веществ предпочитаю секс!

— Зажигалочка, — бормочет исступленно Селиверстов, поцелуями орошая грудь, которая болезненно ноет в ожидании ласк. Парень сминает мои ягодицы, придавливая к своему возбуждению.

Ох, какой же он… И я хочу его! Хочу до слез… Внутри. Глубоко…

В нетерпении покачиваюсь. Скольжу ладонями по широкой груди вниз, уже готовая сама направить его в себя, но грубоватое:

— Не тронь, — выдохнутое в грудь, останавливает. Игнат жадно втягивает сосок.

— Ах, — прогибаюсь под напором жаркой волны, которая давно штормит, но так и не подбросит к небесам. Вцепляюсь в волосы соседа, чтобы не смел прекращать. — Еще, — молю, бесстыдно подставляясь под ласки.

— Мне это нравится, Зажигалочка, — тихо смеется наглец. — Теперь ты моя, — потешается непонятно с чего, — пока не рухнешь от бессилия, — шуршит между бесчеловечными по сладкой мучительности пытками моих сосков. — Буду истязать, как ты меня…

Ни черта не соображаю, ведь не мучила нисколько — минет делала! Это же… ну, это удовольствие, разве нет?!

Секунда — и уже оказываюсь на постели, а Игнат на мне. Нависает:

— Руки от меня убери, — командует зло. Испуганно дергаюсь, словно ошпариваюсь. — Не дай бог коснешься… — грозит охрипло.

Даже немного обидно становится. Ему противно? А я-то возомнила…

Мысль упархивает — Игнат уже целует живот, причем одной рукой сминает грудь, другой — поглаживает бедра.

— Зажигалочка, — вдыхает с чувством в кожу, и она тотчас становится гусиной. Игнат усмехается в меня и вновь жалит поцелуем. Уже было хватаюсь за мощные плечи, с диким желанием вонзиться когтями, как вспоминаю угрозу и вцепляюсь в спинку кровати:

— Селиверстов, — горло сдавливает спазм. Игнат обжигает слишком интимно. Слишком чувствительно. Не выдерживаю — хватаю его за волосы.

— Ирка, — рычит недобро сосед, — руки убери, кому сказал!

— Не могу, — скулю, ерзая, точно на углях. — Ты не должен туда…

— Бл***, - бесится Игнат, — куплю наручники и буду приковывать!

Торопею, но не от ужаса или обиды, а от чувства, с которым это сказано.

— Не смей отвлекать или останавливать! — хрипло рычит, приковывая к месту мутно-пасмурными от возбуждения глазами.

— Может, не… — договорить не успеваю: Игнат рывком дергает мои бедра к себе и демонстративно впивается между ног.

— А-а-ах, — падаю на подушку и прикусываю губу, чтобы заткнуться, но уже в следующий миг стону протяжней. Меня прожигает восхитительная волна растекающейся по жилам кислоты.

Горю… истлеваю — прогибаюсь навстречу бесстыжему языку и губам. Судорожно хватаю подушку и утыкаюсь в нее. Так хоть почти не звучу. О, боги, что же он творит?!

Прокатываются стихии непогод, будоража внутренности и расплавляя мозг. В животе стягивается тугой ком. Разрастается, до онемения сковывая тело…

Чувства оголяются настолько, что могу взмыть лишь от дуновения. Инстинктивно прогибаюсь сильнее, раскрываюсь беззастенчиво… Но уже было подкатившее блаженство обрывается, да так резко, что от пустоты и недополучения аж встряхивает, а на глазах слезы выступают.

— Это что за хрень? — негодует Игнат, махом отдирая «звукоизоляцию». Подушка шмякается на пол. Провожаю глазами спасительную вещь и испуганно уставляюсь на Селиверстова. — Ори, мать твою! — чеканит злобно. — Я хочу тебя слышать!

Затравленно всхлипываю:

— Чокнулся? Родители дома!.. — меня колотит сильнее. От желания внизу живота тоскливо, пусто, влажно… пульсирует, ноет. Вот доведет меня Селиверстов до голодной похоти, сама на него наброшусь и насиловать начну!

— Да пох*** мне, — недовольно выговаривает парень; утыкается носом в живот. Целует, прикусывает, вызывая очередное стадо мурашек, предательской толпой носящихся по телу. — Я должен знать, что тебе нравится, — шепчет, дорожкой коротких жалящих поцелуев вновь устремляясь между ног. — И я, твою мать, буду тебя слышать! — это уже впечатывает, словно подписывает и утверждает штампом закон. — Усекла? — опаляет ягодицу хлестким шлепком.

— Ауч, — коротко взвываю.

Новое мимолетное скольжение языка по чувствительному месту и требовательное: «Уяснила?» — с рыком и болезненным хватом бедер.

Стону так громко, что чуть не глохну от своего бесстыдства:

— Да-а-а.

Он… пьет, дегустирует, лижет, проникает… И вот опять начинается феерический подъем на высоту, где уже была, куда увлекает Игнат. Где с ним было бы лучше, а в одиночку хоть и легко, свободно, но слишком одиноко.