Непримиримые 2

— Мы смотрели, болели. Ты, наверное, гуляешь до сих пор? — короткая пауза. — Ир, ты в отрыве?

— М… — до скрипа сжимаю зубы, слезы застилают обзор.

— Ир? — реально волнуется друг. — Ир!!! Бл***!!! Ты где?! Что с тобой? — орет Спартак, а я лишь съезжаю на пол сильнее, и теперь стону протяжней — меня пронзает болью от онемения.

— Бл***, Королек, ты где??? — вопит Леонид. — Ирка!!!

— Шум… — выдавливаю непослушными губами; горло сковано, внутри такая резь, что выть охота, но мне причиняет адскую боль даже мысль о лишних звуках и телодвижениях.

— Что? — рявкает друг.

— мах…ер…

— Ир? — теперь уже воет Спартак. — Куда? Скажи, куда приехать?

— Шум…а…хер…

— Бл***!!! — непонимающе скулит друг. — Я ни хрена не понял, кроме «хера» и «шума».

Телефон жалобно пиликает «клак-клак», «клак-клак».

Абзац, зарядка сдыхает.

Меня накрывает темнотой. Спасительной и умиротворяющей.

Часть 4 Глава 45 (Умереть было бы куда проще…)

Умереть было бы куда проще…

Ира

— Ирка, Ирка, — нарушает блаженную тишину в окутывающей мгле знакомый донельзя голос. Силюсь понять, чей, но память недружелюбно реагирует на работу мозга. Разряд колющей боли пробегается от головы до пальцев ног:

— М… — глухой и сдавленный стон раздирает горло на части. — М-м-м, — слезно стенаю от новой порции ада.

— Пиз***, ну ты даешь, — ворчит… Спартак?

Через не могу разлепляю глаз. Один, второй вообще не слушается.

— Сдохнуть решила? — продолжает резать по ушам бормотание Лени. И правда, он! Я ему рада? Странная мысль… но, скорее всего, рада, потому что совсем не понимаю, где я и что… — Ну уж нет, — решительно бурчит друг. Правда, не уверена, что для моих ушей. — Только не когда я рядом. Трупом станешь без меня! Я такой… ого-го… зажигательный мужчина. Труп девушки может нарушить мою нежную психику, а я в постели предпочитаю живых и здоровых! И отзывчивых! Холодные… Бр-р-р, совсем не возбуждают…

Интересно, он знает, что вслух думает?

Скверная мысль, и опять теряется в тягучем омуте пустоты.

* * *

Мрак… Из-за нарастающего гула и какофонии рычащих и спорящих голосов выныриваю с великой неохотой. Как больно-то. В вискѝ, будто со всей силы втыкают колья. Черепушка разрывается на части…

У-у-у! Лучше умереть!

Смутно понимаю, что происходит, да и перед глазами все плывет.

Лица большей степенью знакомые. Отец, Амалия, Спартак, Ксения, Родион и его брат… вроде… но он, скорее, мираж… Впрочем, как и остальные — мое больное воображение. Эта мысль приносит облегчение.

Пугают галлюцинации, очень нехороший признак. А вот с закрытыми глазами нормально — не вижу столько народу одновременно, к тому же народу, между собой незнакомого, по сути… Это ведь бред, что они в одном месте!

Только голоса продолжают литься:

— Ее нужно в больницу, — волнуется Амалия.

— Врач уже был, — поясняет вяло Спартак. — Дал строгие инструкции по уходу. Я в медицинском учусь. Буду за ней присматривать!

— Тогда отвезем домой! — категоричное папы.

— Плохая идея! — Леня упирается. — Не стоит ее сейчас подвергать очередному стрессу.

— Но дома и стены будут лечить! — отец ляпает какую-то ахинею, в которую сто пудов не верит, но так как сказать что-то нужно… вот и приводит самые смешные доводы.

— Я ее не отпущу, — вклинивается Шумахер. — Леонид будущий медик. И если он говорит, что Иру лучше не беспокоить, значит, так и будет!

— Но это не шутки, — возмущается отец. — Да и кто ты такой?..

— Я ее парень!

Опана! Я б, наверное, воскресла от таких слов и нервно хихикнула.

Не скажу, что мне польстило или дико приятно сделалось. Не благодарности ради… А просто для того, чтобы увидеть лицо папы. Боже, дай сил открыть глаза.

Пинаю себя мысленно. Считаю до трех и…

Силюсь, а никак. От жалости к себе едва не всхлипываю.

Какая вселенская несправедливость! Пропустить реакцию папки на то, что у меня есть еще один парень! Интересно, Шум хоть трезвый? От всего… алкоголь, наркота…

Ух, не люблю неадекватных личностей в угаре, но если бы Родион еще и подшофе при этом разговоре был… Да я б… веки бы себе отрезала! Вот реально! Плевать на боль и уродство — но видеть бы желала! Как! Реагирует! Папка!

Я люблю отца. Очень, но его тотальный контроль и уплотняющийся деспотизм толкают меня на совершенно неправильные действа. Я прекрасно это понимаю. Только поделать с собой ничего не могу…

— Пусть у меня остается!

Горжусь СВОИМ парнем. Если, конечно, это все не слуховая галлюцинация.

— Все! — Спартак строг, как и положено врачу, пусть еще и не состоявшемуся. — Все на выход! Ей нужен покой и тишина.

— Но это же неправильно! — еще пытается что-то предъявить папа.

— Вы можете ее навещать, — милостиво сдается Шувалов. Блина, даже расплакаться от умиления не могу. Такой заступник и брутал.

Голоса стихают… и меня уже через несколько тяжелых вдохов вновь утягивает в темноту.

* * *