Непримиримые 2

— Только не говори, что тебя не волнуют его приводы в полицию и совершенно аморальное поведение? — негодует Ленчик.

— А кто не без греха? — Вот убила бы себя за такое, но я обязана играть роль девушки Шумахера, значит буду. А с ним уже разберемся сами, где правда, а где ложь…

— Ир? — тянет настойчиво Ленчик. — Ты себя слышишь?

— Не понимаю, что ты от меня хочешь, — бурчу устало. — Чтобы я немедля бросила Шувалова, потому что у тебя предвзятое отношение к его недостаткам и косякам по жизни? Изнасилования, насколько я знаю, не были доказаны, а значит, он не виновен!

— Иногда мне кажется, что ты из другого мира, — мрачнеет Ленчик. — Его отмазали… Связи, много денег… Ритина мать с моей давно дружит. Мы соседи. Ритка и ее брат, Егор, — кивок на площадку, где играет Литовец, — мне как родные. С детства… Так что ее я знала лично.

Несколько секунд изучаю Литовцева, уже без настроения занявшего свой номер на площадке. Лицо серьезное, хотя до нашего недавнего разговора улыбка почти всегда была на губах. Мне нравится этот парень. Очень. Я к нему прикипела душой еще с прошлого турнира, и что-то мне подсказывает, что слухи о Шумахере большей степенью верны, но я пока не имею права на какие-то кардинальные меры и действия. Проблемы махом отрезаются лишь одним способом — смертью. А я пока пытаюсь найти другой выход. Более живительный.

— Знала? — подчеркиваю прошедшее время.

— Да, — после затянувшейся паузы, когда уже сомневаюсь, что ответ прилетит.

— Она… умерла? — пока есть минутка, хочу выяснить.

— Нет, но не думаю, что там, где она сейчас, ей лучше, чем было бы в другой жизни, — Ратыкова отворачивается, словно я ее кровно обидела.

Ставлю себе галочку продолжить разговор и молча жду… Шувалова, ну и, конечно, наблюдаю за игрой наших. Ребята, срывая глотки, отбивали руки, пока болели за нас, поэтому теперь мы, преисполненные благодарностью за поддержку, поддерживаем их. Не позволяя унывать, подбадриваем — кричим, топаем. Даже выучиваем несколько кричалок и речитативов, отложенную волну. Правда, болеем хоть и эмоционально, но уже не так запально, как первые игры. Думаю, к концу турнира вообще охрипнем и перестанем делать лишние телодвижения.

Уже в глазах рябит и пляшет — начинаю перегорать. Есть такое выражение, когда пересиживаешь в напряжении и на постоянной адреналиновой нити какое-то время, а потом — бах, — она рвется, и ты плывешь. Опустошаешься настолько, что плохо отличаешь — утро, день или вечер, голоден или сыт, устал или полон сил. Вот только на деле — мяч после приема будет лететь не туда, куда нужно, пас получается кривым, удары либо в сетку, либо в блок, либо в аут… Та же беда с подачей.

Несмотря на упадническое самочувствие, точно идиотка облизываю взглядом Селиверстова. И не одна я! То одна девчонка, то другая какую-нибудь дразнящую и точную реплику отпустит в его адрес, совсем беззастенчиво и не скрывая симпатии.

Вначале избегая подобного, мигрирую по залу в поисках тишины без соплей «какой Игнат няшка», но везде находится парочка сплетниц и обожательниц. После очередной смены дислокации оказываюсь в опасной близости с бывшей Селиверстова. Как назло, Юля шепчется с подружками.

— Так вы помирились? — с легким неверием одна из…

— Да мы и не ссорились, — обтекаемо.

— Не общались точно, — категорично другая. — Ты вообще злая на него ходила и рыкала на нас при любом упоминании о нем.

— А тебе бы понравилось, — заминка и горечь в голосе Юли, — ну, — опять умолкает, — если бы с тобой так поступили?

— Но ты ведь простила, — многозначительно и без упрека.

— Как не простить, — не то фырк, не то удушливый смешок, — когда он, — девушка выдерживает большую паузу, — когда Игнат улыбается… — потерянно мотает головой, — сердце в груди заходится, и я не знаю, как дышать. А если в объятиях сжимает — все! Умираю…

— У-у-у, — завистливо скулит одна из подружек, — бывают же такие парни и чувства.

Вот и я так думаю!!!

Гляжу на него и не могу понять, как Селиверстову удается быть таким безобразно обольстительным засранцем? При этом ангельски улыбаться, растапливая самые заледенелые души, и одаривать дьявольски откровенными взглядами, снося нам, бедным жертвам, крышу к чертовой матери?

— Вот бы нашлась та, кто смогла бы устоять! — Будто читая мои мысли, выдыхает одна из подружек Юли.

— Не в этой жизни, — знающе отрезает печально Юлька.

— Угу, — рвано поддакивают девчата.

Со злой обреченностью понимаю их правоту и кляну себя за такую же слабость, ведь тоже угодила в плен его харизмы. Липкой, как паутина, и смертельной для рассудка, как яд.

Не могу больше эту патоку слышать, и так уже сердце кровью обливается из-за «сахарного диабета», да реветь хочется.

Без лишней порывистости покидаю скамейку для зрителей и болельщиков, устремляясь подальше от девчонок, жаждущих Игната — опять к матам, где болеет за парней моя команда.

И, черт возьми, где носит Шувалова? Раздосадованно мажу взглядом по входу в зал, — нет парня, — разочарованно плетусь к своим.