Непримиримые 2

Более долгая заминка. Пошатнувшееся дыхание, но не возбужденное, а… встревоженное.

— Все норма, — спешно заверяю. — Обошлось, но мне нужно срочно уехать.

Хаотично смахиваю вызов, когда квартиру наполняет вопль Шувалова:

— Пустите, твари!!!

Выглядываю — парень беснуется в руках мощных охранников.

— Бл***, заканчивай, Род, а то вырублю, — рычит тот, что моложе. Голос низкий, грозный.

— Ирк, — надрывает глотку Шумахер, поймав мой взгляд. А меня аж опять колотить начинает. — Ирк, Ирк, прости!!! Прости меня… — обрывается крик, когда кулак верзилы Родиону в голову прилетает. Парень обвисает у мужиков на руках.

— Осторожнее, он же брат мой, — ворчит Евгений Петрович. С брезгливой жалостью подцепляет младшего за подбородок и от безнадеги зло отпускает, позволяя без чувств в плену охраны висеть. — Повязать, пусть Лаврентьев с ним повозится. Почистит.

Юркаю вглубь. Нужно срочно что-то на себя натянуть. Лучше полуголой на своих двоих уйти, чем бездыханной, с помощью милых дяденек.

Благо, в комнате есть шкаф. Правда, выбор разнообразием не поражает, зато количеством рубашек — очень. Столько… Никогда не думала, что у парня может быть такое количество. Хватаю первую попавшуюся, но темную.

Скидываю разодранный халат, прикосновения которого уже не приносят ощущения защищенности — лишь ледяное, шершавое чувство обнаженности. Быстро натягиваю рубашку. Непослушными пальцами принимаюсь застегивать вредные пуговки, чтобы хоть как-то спрятать наготу.

— Есть в тебе что-то ведьминское, — на миг сбиваюсь с ритма, кошусь через плечо. Евгений Петрович на пороге комнаты. Спокоен, пугающе спокоен, как дьявол, желающий поговорить о погоде и как бы, между прочим, сообщить о моей скорой смерти. Руки в карманах деловых серых брюк. — Только тебя увидел и понял, ты — беда. Такие не приносят счастья. Сердце выдирают. Душу топчут.

Продолжаю застегивать пуговицы, наплевав, что мужчина меня рассматривает, и как понимаю, возбуждается не меньше младшего брата.

— Красота она… уничтожает все вокруг. Баланс в природе. Если где-то много, где-то обязательно мало. Если настолько одарена, значит в чем-то должна быть обделена, — щекотливая пауза. — Одиночество, — как бы сам с собой, но мне. — Ты одинока, несмотря на ворох тел рядом. Они копошатся, потуги делают стать чем-то важным… — голос звучит холодно-рассудительно. Благо, все на той же дальности. Значит, не пытается приблизиться.

— Вы неправы, у меня есть важные люди, и я не отбираю сердец, не топчу душ, — справляюсь с последними пуговицами. Длина рубашки ниже бедра, и мне значительно одетей. Принимаюсь рукава закатывать. — А тужатся те, кто желает заполучить не свое, а это чревато.

— Твое оружие порабощать… — задумчиво, и совсем не слыша меня.

— Я этим не занимаюсь, — распахиваю еще одну створку шкафа. С неудовольствием обшаривая глазами полки на «что-нибудь», что могла бы надеть вниз.

— Ты демоница в облике ангела, и я ничего восхитительней и страшнее не встречал.

Сердце выдает настороженный удар. Затаиваюсь, потому что по затылку бежит волна безотчетного страха. Зарывается в волосах, прогнав дрожь по телу.

— Даже я, бывалый муж, и то на тебя засматриваюсь. Это нехорошо, — опасно за спиной, а по позвоночнику ледяная дорожка струится от острого прикосновения пальца босса. Он очерчивает линию хребта без нажима, но ощутимо настолько, будто вдавливает. Тормозит на подоле рубашки и, подцепив, тянет вверх, оголяя зад.

— Я не виновата, что вы все больные, — цежу сквозь зубы. В этот раз страх будит во мне злость и негодование. И я не буду истерить и брыкаться. Этот мужчина монстр, но как с Родионом не прокатит.

— Если хочешь прожить чуть дольше, тебе нужно учиться себя скрывать, — мурашково жутко на ухо, но другой вольности себе не позволяет.

— А может лучше вам учиться себя контролировать?

— Дерзкая, умная, выносливая — гремучая смесь, — отступает, и я чуть порывистей втягиваю воздух. — Много еще погубишь парней…

— Я не соблазняю, не обещаю, не предлагаю. Выдвигаю условия и действую строго в рамках уговора…

— Как думаешь, мне есть дело до твоего лепета, девочка? Брат опять сорвался. Мне предстоит долгий процесс его излечения.

— Мне жаль, — оборачиваюсь. — Я частично виновата в том, что наши пути пересеклись, — вновь сглатываю, связки аж вибрируют от боли, — интересы общие, но я его не принуждала ни к чему. Так что винить женщину в слабости мужчины — подло и низко.

— У мужчины может быть только одна слабость — женщина! Но нормальный будет избегать отношений, которые его поработят.

— Слабость мужчины не в том, что он может оказаться подкаблучником или в желании угодить женщине, а в попытке взять на себя непосильную ношу и влачить, не признаваясь в том, что она тяжела. — Столь ударная доза на поврежденную глотку дает о себе знать — сипение усиливается, и эта вибрирующая резь проходится по гортани, как если б нож по коже. — Или что еще хуже, обманывать, что легка, а потом сорваться — и винить в том свою же женщину.

— Я могу тебя убить… — безлико, будто констатирует, что на улице дождик.