Послереволюционный расцвет советского оперного искусства получил свое воплощение и в том, что на сцене Большого театра сложилось блестящее созвездие оперных певцов и певиц. Мне довелось слышать каждого из них многократно. Это: Л.В. Собинов, А.В. Нежданова, В.Р. Петров, Г.С. Пирогов, К.Г. Держинская, Н.А. Обухова, Е.Ф. Катульская, В.Ф. Барсова, Е.А. Степанова, А.С. Пирогов, М.О. Рейзен, Н.Н. Озеров, Г.М. Нэлепп, Л.Ф. Савранский, С.И. Мигай, М.П. Максакова, В.А. Давыдова, Е.В. Шумская и др.
Организующим и животворящим началом выдающихся постановок Большого театра стали такие высокоодаренные дирижеры, как В.И. Сук, Н.С. Голованов, А.М. Пазовский, Л.П. Штейнберг, А.Ш. Мелик-Пашаев, Ю.Ф. Файер, К.П. Кондрашин. В их руках оркестр и хор Большого театра с блеском и глубиной раскрывали свои необъятные возможности.
Непрерывный сценический прогресс Большого театра в целом все отчетливее и тревожнее подчеркивал определившееся после войны явное снижение уровня вокала в театре. Целый ряд опер становился недоступным ГАБТу, так как ведущие партии оказывались непосильными для новых певцов, приходящих в театр с ординарными природными данными и с плохо поставленными голосами. Впрочем, и в эту пору всерьез заявляли о себе отдельные дарования (Г.П. Вишневская, И.К. Архипова).
По-прежнему блистательным оставался балет Большого театра, стяжавший себе всемирную славу.
Моя душа раскрылась для хореографического искусства несколько позже, чем для вокала. Но такие бессмертные постановки Большого театра, как «Лебединое озеро», «Дон Кихот», «Щелкунчик», «Жизель», «Коппелия», «Раймонда», «Ромео и Джульетта», «Спящая красавица» и другие покорили мое сердце навсегда. Смотреть балет стало для меня такой же насущной жизненной потребностью, как читать книги, ходить в драму, слушать оперу, симфоническую музыку, хорошие народные песни.
Мне выпала счастливая доля многократно видеть прославленных мастеров русского балета. Королева русского балета Екатерина Васильевна Гельцер, М.П. Кондратова, В. Кригер, В. Смольцов, Г.С. Уланова, О.В. Лепешинская, Р.С. Стручкова, М.М. Плисецкая, М.Т. Семенова, А.Н. Ермолаев, М.М. Габович, А.М. Мессерер – это лишь небольшая часть виденных мной блестящих мастеров балета ГАБТа. Непередаваемы восторг и благодарность, с которыми встречали балет Большого театра зрители в столицах Европы, Азии, Африки, Америки.
Я хорошо понимаю, насколько немощно мое перо, насколько бледны краски моей языковой палитры, чтобы пытаться хоть в тысячной доле отразить здесь, какой отпечаток в душе и сознании людей оставляли своим исполнением великие мастера Большого театра.
Антонина Васильевна Нежданова… Я слышал ее в партиях Виолетты, Людмилы, Джильды, Антониды, Маргариты, Эльзы и некоторых других, а также в концертных программах. Антонина Васильевна не обладала особыми внешними сценическими данными или выдающимся артистизмом, как это было присуще, по всеобщим утверждениям его современников, Ф.И. Шаляпину. Но, покидая театр в вечера неждановских исполнений, у вас никогда не возник бы вопрос – как играла Нежданова.
Все чародейство Неждановой крылось в ее голосе. Он был чист, как горный хрусталь, мягок и нежен. Пела Антонина Васильевна с покоряющей теплотой, выразительностью и задушевностью. Казалось, что для нее не существовало трудных партий. Необъятный диапазон, виртуозное мастерство в сочетании с тончайшей эмоциональностью и составляли внешний артистизм Неждановой.
Я не могу ответить на вопрос: как играла Нежданова? По-моему, никак не играла, если подразумевать под этим какую-то сумму движений, жестов и прочих внешних проявлений на сценических подмостках. Но в любой своей роли она безраздельно овладевала душами своих слушателей и оставляла в них глубокий след на всю последующую жизнь.
Общеизвестно, что С.В. Рахманинов написал для Антонины Васильевны и посвятил ей свой знаменитый вокализ. Когда Нежданова высказала сожаление, что в этом произведении нет слов, Сергей Васильевич сказал:
– Зачем слова, когда вы своим голосом и исполнением можете выразить все лучше и значительно больше, чем кто-либо словами.
Такова была чудодейственная сила неждановского голоса и неждановского мастерства.
И когда Николай Семенович Голованов познакомил меня с профессором Московской консерватории Антониной Васильевной Неждановой, уже переступившей через свое семидесятилетие, я от восторга вел себя, должно быть, подобно гимназисту, впервые дотронувшемуся до руки предмета своего поклонения.
В скорбный июньский день 1950 г. в Большом зале Консерватории, погруженном в траур, я отдал последний долг этой великой русской певице.
И теперь время от времени я останавливаюсь на Новодевичьем кладбище у надгробной плиты с мраморной гирляндой и целомудренной розой – символом красоты. В ушах звучит, как серебряные соловьиные трели в подмосковную лунную ночь, неждановская музыка.