Непримкнувший. Воспоминания

Лефортовский изолятор – это не старая Бутырская или Сокольническая тюрьмы. Он был оборудован как вполне современное тюремное заведение американизированного типа для строгого заключения. Крестообразное пятиэтажное здание сконструировано так, что из одного центра пересечения наблюдателю видны все камеры: крыло за крылом, этаж за этажом. Все камеры – одиночного заключения. Лицевая сторона камер выходит на галерею. Галерея (сплошной балкон) затянута металлической сеткой, чтобы исключить возможность для заключенного броситься с высоты вниз.

В тяжелой двери каждой камеры вделан глазок и небольшая форточка для передачи пищи. По галереям каждого этажа день и ночь ходят надзиратели в мягких туфлях, чтобы заключенные не слышали топота приближающихся ног. Сюда не должны доноситься никакие звуки жизни.

Камеры достаточно просторные: 8 шагов в длину, 4 в ширину. Окно прорезано настолько высоко, что его нельзя достать рукой. Снаружи окно прикрыто козырьком и затянуто металлической сеткой. Стекло в окне – небьющееся, корабельное. По утрам надзиратель открывает окно длинной палкой для проветривания камеры или когда необходимо проморозить заключенного.

Оборудование камеры такое: койка и столик, привинченные к полу, вблизи двери – умывальник и унитаз; параш в Лефортове нет.

Попав сюда, заключенный терял свое имя: он становился номером таким-то.

Заключенный не должен видеть никаких других заключенных. Подход к дверному глазку строжайше запрещен.

Если нет специальных ограничений, заключенному положена 15–20-минутная прогулка. Для этого арестант выводится по лестнице вниз, во двор. Лестница со стороны межлестничной клетки также затянута металлической сеткой. Во дворе сооружены обнесенные высоким забором одиночные прогулочные дворики. Размер каждого дворика – с небольшую комнату. На несколько двориков сделана наблюдательная вышка, с которой надзиратель следит за каждым движением арестанта на прогулке.

Никаких свиданий никому в Лефортове не разрешалось. Никаких газет никому не давалось. Книги получать было можно. В определенные дни и часы к дверям камеры подкатывала тележ ка с книгами, и через дверную форточку можно было взять книгу, и даже заранее выписать себе определенную книгу. Однако на книги Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и на книги с партийными решениями наложен был запрет: презренные руки «врагов народа» не должны были касаться таких изданий.

Пища арестантам в Лефортове выдавалась три раза в день. Утром давалась миска жидкого, мутного, отталкивающего варева, именовавшегося супом, и кружка чая. К этому выдавался на целый день паек черного хлеба и сахар. В обед снова выдавался суп, и еще каша: пшенная, овсяная и др. На ужин тоже полагалась каша и кружка чая.

Формально разрешалась передача заключенным продуктов от родных. По поступлении передачи заключенный расписывался в ее получении, но она целиком сдавалась в камеру хранения. Если заключенный соглашался с предъявленным ему обвинением и давал показания, которые от него требовал следователь, он мог воспользоваться передачей. Если же заключенный отказывался подписать заготовленные следователем показания, передачи исключались полностью.

Средством давления служил и продовольственный ларек: правом покупки в ларьке могли пользоваться лишь арестанты, которые ставили свои подписи под показаниями.

Аргинский не давал своей подписи. Все средства воздействия были пущены в ход, но безрезультатно. Тогда заменен был следователь. Новый следователь начал с «пряника»:

– Илья Владимирович, вы пользуетесь нашим ларьком?

– Нет.

– Что же вы? Ай-ай-ай… Вы любите белые батоны? Выпишите ему три батона. А колбаски хотите? Выпишите ему килограмм…

Но как только выяснилось, что намерений оплатить батоны и колбаску дачей своей подписи под показаниями нет, вопрос о них сразу же отпал.

Так проходил месяц за месяцем. Изнуряющие допросы. Инсценированные очные ставки. Карцер и другие изощренные наказания. Кровоточащие десны и выпадающие зубы. Мучительные мысли о Родине, о партии, о доме, о семье и близких.

В конце августа И. Аргинского привезли из Лефортова на Лубянку для очередного допроса. Но допроса не было. Следователь предъявил ему два полных тома и сказал:

– Вот обвинительное заключение и ваше дело. Ознакомьтесь и распишитесь в том, что вы прочитали дело.

Из обвинительного заключения Илья узнал, что он обвиняется в том, что, будучи сотрудником газеты «Труд», он, редактор газеты Немчик и еще три журналиста, получив от американского художника-коммуниста Фреда Элиса, работавшего в тридцатых годах в «Труде», директиву от Л. Троцкого, во исполнение таковой переехали в Сочи. Здесь они поступили в редакцию «Курортной газеты» и, образовав террористическую группу, готовили покушение на Сталина, Чкалова, Байдукова и Белякова.

Аргинский сказал, что все, что написано в обвинительном заключении и собрано в этих томах, является ложью и чепухой.

Следователь попросил расписаться в том, что он ознакомился с делом.

Илья был убежден, что теперь вся эта чепуха будет отброшена и начнется настоящее следствие.