Непримкнувший. Воспоминания

И мы ушли со съезда. По стенограмме можно установить, что в этот и следующий день мы на заседаниях съезда не присутствовали. Я сидел в своем кабинете, он сидел в своем, причем никаких указаний он мне не дал. Он сказал: мы же с вами говорили, вы знаете все, помогите и сделайте то, что нужно. И я решил два вопроса поднять: международный – в чем состояла неправильность сталинизма – и военный, поскольку всю войну я провел на фронте. Я думал о том, какой ценой мы победили, об этих двадцати миллионах погибших – ведь Сталин называл семь миллионов вначале. Вот главным образом эти вопросы я и делал. И я Хрущеву лично передал эти куски. Я убежден, что нужно их искать или в архиве Хрущева, или в архиве ХХ съезда, или у Шуйского – в Общем отделе. Когда меня недавно в ИМЭЛ пригласили на чай, там спросили: ходят слухи, Дмитрий Трофимович, что вы писали закрытый доклад. Я ответил: совершенно неправильно. Я не автор и не соавтор его. Это была целиком инициатива Хрущева.

Когда Хрущев стал читать доклад, я улавливал только некоторые абзацы, которые я сделал. Фразы, раздельчики… Ну и по стилю если взять, то можно найти… Кто писал ему этот доклад, я до сих пор не знаю, говорят, Поспелов, но я сомневаюсь, потому что не найти более лютого сталиниста, для него Сталин был иконой.

А международные дела? Хрущев в тот период продолжал брать меня везде с собой, я ездил в Югославию с ним в составе партийно-правительственной делегации. Надо было восстанавливать с ними отношения. Это было доброе дело, потому что Сталин говорил: мне стоит только мизинцем пошевелить, и тьфу эта Югославия. А Хрущев захотел примирения. Сформирована была делегация, и я в том числе. Сам он говорил с Тито, и говорил правильно, а у меня все встречи были с Карделем, потому что Кардель считался идеологом, лидером еврокоммунизма. Готовился я тщательно к этим беседам, у меня есть целый том выписок речей. Тогда Тито мне сказал: вы там с Карделем разберитесь во всех вопросах, а мы тут займемся другими делами.

Тито был неуступчив в том, что надо установить отношения полного равенства и невмешательства КПСС в их дела, покончить со сталинизмом, когда все предписывалось и приказывалось. Тито шел только на это. Хрущев, когда начались беседы с Тито с глазу на глаз, говорил мне: никак не хочет он принять наше руководство, нашу руководящую роль в коммунистическом мире… Я сказал: Никита Сергеевич, не нужно нам претендовать на лидерство, когда пришли сюда примиряться, не нужно настаивать на лидерстве. Так мы с Карделем написали эту декларацию, которая и сейчас иногда вспоминается, – о нормализации отношений.

Потом пригласил уже Хрущев Тито, он приехал в Москву, и за несколько дней до этого – а отношения с Хрущевым у меня тогда еще не были испорчены – Хрущев сказал мне: приезжает Тито, а у нас Молотов министр иностранных дел, как же мы будем его принимать? Молотов работал вместе со Сталиным, который говорил, что только мизинцем шевельнуть – и нет Юго славии. Молотов все это поддерживал, проводил эту линию. Я предлагаю – надо освободить Молотова от этого дела и назначить Шепилова.

Так состоялось мое назначение.

Но в отношении Тито у Хрущева было то же, что с Мао Цзэдуном. Та же эволюция: сначала примирение, добрый шаг, а потом опять: Тито оппортунист, реформист и так далее. Как при таком можно было с ним работать?

Так что, возвращаясь к вопросу об антипартийной группе и о возврате к сталинизму, – такова была реальная картина.

Но после Пленума… тут уже стало нагромождаться все. Хрущев, конечно, знал, что я к 37-му году никакого отношения не имел, ни к каким репрессиям, это составляло мой главный политический капитал – вот почему и появилась на свет эта формула: антипартийная группа в составе Молотова и проч. и примкнувшего к ним Шепилова.

Вот так я и стал «примкнувшим», то есть «беспринципным», это словечко Хрущев писал в обращении. А его прихвостни Сатюковы, Ильичевы, Федосеевы потом уже обвинили меня в том, что я-де посчитал расклад голосов, чтобы стать на сторону большинства, но просчитался.

– Так как же все-таки это начиналось?

– Кажется, позвонил Марьин Владимир Николаевич и сказал, что сегодня будет заседание Президиума в четыре часа.

– То есть и тема, и само заседание были для вас полной неожиданностью?

– Не совсем так. Вопрос давно назрел, что нужно собраться и обсудить Хрущева. Кто назначил время, место и так далее, не знаю; когда я пришел, все были уже в сборе, только еще не было Жукова. А с Жуковым мы обычно сидели рядом, у нас с ним были очень близкие отношения, он резко был настроен против Хрущева. Поэтому, когда «Огонек» вытаскивает портреты Хрущева с Жуковым, это пропаганда. Хрущев же в это время порочил армию, говоря, что если бы майор стал свинарем, то тогда цены бы ему не было, раздули, мол, армию, для чего это нужно… Жуков возмущался, что Хрущев ничего не понимает.

И вот я пришел, смотрю, нет только Жукова (он через пару минут появился).

Хрущев начал: «Я предлагаю…»