Непрошеная повесть

«Ты, верно, тревожишься, как поживает наше дитя, с которым ты рассталась той памятной ночью, словно во сне. Этой весной девочка захворала, и притом тяжело. Я справился у гадальщика, и он сказал мне, что наша дочка больна так тяжело оттого, что ты все время о ней тоскуешь. Думаю, что гадальщик, по всей вероятности, прав, – ведь связь между матерью и дитятей не разрубишь, не разорвешь! Когда ты вернешься в столицу, я непременно устрою, чтобы ты повидала свое дитя».

Что я могла сказать? До сих пор я не так уж сильно тосковала или скучала по девочке, однако недаром сказано: «…но нежданно на горной вершине из глубинных корней прорастает древо Печали…»³⁹ Случалось, я с грустью думала: сколько же ей исполнилось нынче лет? И уж конечно, не могла забыть ее личико, на один короткий миг мелькнувшее перед моими глазами; я предчувствовала, что когда-нибудь буду горько жалеть, если так и не увижу рожденного мной ребенка…

Я ответила: «Известие о болезни девочки огорчило меня до глубины души. Мне очень хотелось бы повидать ее, как только это будет возможно…» Это новое горе целый день томило мне сердце, я со страхом ждала новых известий.

Когда стемнело, я решила провести всю ночь в молитве и пошла в храм. Там уже сидела, читая сутру, пожилая монахиня. До меня донеслись слова: «Просветление в нирване…» Это вдохнуло в меня надежду, как вдруг во дворе послышался скрип открываемых ворот, донеслись громкие голоса. Ничего не подозревая и уж вовсе не догадываясь, кто бы это мог быть, я чуть приотворила раздвижную перегородку у алтаря, возле самого священного изваяния, и что же? – оказалось, это пожаловал в паланкине сам государь в сопровождении всего лишь одного-двух дворцовых стражей и нескольких чиновников низшего ранга.

Это было так неожиданно, что, с трудом сохраняя спокойствие, я так и осталась неподвижно сидеть на месте, но наши взгляды встретились, и прятаться, бежать было уже поздно.

– Наконец-то удалось отыскать тебя! – обратился ко мне государь, выйдя из паланкина, но я, не находя слов, молчала. – Отправьте назад паланкин и пришлите карету! – приказал он. – Я приехал оттого, что ты собралась принять постриг! – говорил он, пока ждал прибытия кареты, и спрашивал: – Рассердившись на Хёбукё, ты решила заодно рассердиться и на меня? – И упреки эти и впрямь казались мне справедливыми.

– Я подумала, что это удобный случай расстаться с миром, где на каждом шагу приходится терпеть горе… – сказала я.

– Я находился во дворце Сага, когда неожиданно узнал, что ты здесь, – продолжал государь, – и решил приехать сам, а не посылать людей, как обычно, – боялся, что ты опять куда-нибудь ускользнешь…

Государь объявил, будто едет во дворец Фусими, и самолично за мной приехал.

– Не знаю, как ты ко мне относишься, – сказал он, – но я безмерно тосковал без тебя все это время!.. – Так и еще на разные лады твердил он, и я, по своей всегдашней слабости духа, дала уговорить себя и вместе с государем села в карету.

Всю ночь напролет он говорил мне, что знать ничего не знал, что отныне никогда не допустит, чтобы ко мне непочтительно относились, и клялся, призывая в свидетели священное Зерцало⁴⁰ и бога Хатимана, так что меня невольно даже охватил трепет; в конце концов я обещала, что буду служить во дворце по-прежнему, но мне было грустно при мысли, что время принять постриг снова от меня отдалилось.

С рассветом мы приехали во дворец. В моей комнате было пусто, все вещи отправлены домой, на первых порах пришлось ютиться в комнате тетки, госпожи Кёгоку. Мне было грустно и тягостно снова повиноваться уставу дворцовой жизни. Вскоре, в самом конце четвертой луны, там же, во дворце, свершился обряд надевания пояса. О многом вспомнилось мне в этот день…

Итак, дитя, чей облик остался у меня в памяти как мимолетное сновидение, все продолжало хворать, и вот меня пригласили в дом к каким-то совсем незнакомым людям. Там я увидела свою дочь.

Сперва я хотела пойти на свидание с ней в пятый день пятой луны; это была годовщина смерти моей матери, я собиралась поехать домой, чтобы побывать на могиле, и думала, что заодно смогу встретиться с девочкой, но Снежный Рассвет решительно возразил:

– Пятая луна и, вообще-то, считается временем удаления⁴¹, а уж тем более видеть ребенка после посещения могилы… Это сулит несчастье!

Поэтому я отправилась в указанное мне место в последний, тридцатый день четвертой луны. Девочка была одета в цветастое темно-красное кимоно, личико обрамляли густые волосы – мне сказали, что начиная со второй луны ей начали отращивать волосы. Она показалась мне совсем такой же, как в ту ночь, когда я разлучилась с ней, лишь мельком ее увидев, и сердце у меня забилось. Случилось так, что супруга Снежного Рассвета разрешилась от бремени как раз одновременно со мной, но новорожденное дитя умерло, и Снежный Рассвет выдал мою девочку за своего ребенка, поэтому все уверены, что она и есть та самая его дочка.