Непрошеная повесть

А меж тем государь, проснувшись, пожелал продолжить веселье, собрались люди, и опять пошел пир горой. Государь досадовал, зачем слишком рано отпустили Юную Хризантему, выразил желание увидеть ее еще раз и решил остаться для этого во дворце Фусими на весь завтрашний день. Услышав, что его желание будет исполнено, он остался очень доволен, много пил и так переусердствовал, что снова уснул. А я, вся в смятении, так и не сомкнула глаз до рассвета, силясь уразуметь: сном или явью было то, что случилось ночью возле павильона Цуцуи.

На следующий день ответный пир давался от имени государя, распорядителем он назначил вельможу Сукэтаку. Приготовили целые горы яств и напитков. Снова приехали вчерашние танцовщицы. Было особенно оживленно и шумно, ведь пир давал сам государь. Старшей танцовщице преподнесли золоченый кубок на подносе из ароматного дерева, а в кубке – три мускусных мешочка, младшей – один мешочек в кубке из лазурита на золоченом подносе. Веселились, пока не ударил полночный колокол, и опять заставили плясать Юную Хризантему, а когда она запела песню «Раскололось пополам изваяние Фудо⁴⁵ у священника Соо…» и дошла до слов: «Наш священник весь во власти нежной страсти, грешной страсти…» – дайнагон Дзэнсёдзи бросил на меня многозначительный взгляд; мне и самой кое-что вспомнилось и стало так страшно, что я сидела, словно окаменев. Напоследок все пустились в беспорядочный пляс, и вечер закончился среди разноголосого шума.

Государь улегся в постель, я растирала ему плечи и спину, а вчерашний мой вздыхатель подошел к самой опочивальне и принялся меня звать:

– Выйдите на два слова!

Но как же я могла выйти? Я вся съежилась, прямо оцепенела, а он продолжал:

– Хоть на минутку, пока государь спит!

– Иди скорее! Я позволяю! – шепнул мне государь – слова его были для меня горше смерти!..

Днем мы должны были вернуться в столицу, но министр сказал, что танцовщицы еще здесь, потому что им жаль расставаться с государем: «Побудьте еще хотя бы денек!..» Очередь устраивать пир была теперь за министром, и мы остались. Я горевала: что опять придется мне пережить? У меня не было здесь своей комнаты, я просто нашла местечко, чтоб отдохнуть, прилегла ненадолго, и тут мне принесли письмо. Сперва шли стихи:

Образ твой, что в ночи
промелькнул мимолетным виденьем,
я не в силах забыть —
и в душе остался навеки
аромат рукавов летучий…

Дальше министр писал: «Сегодня утром я испытываю неловкость. Уж не проснулся ли давеча государь, почивавший так близко от нас?..»

Я ответила:

Ах, быть может, и впрямь
это был только сон мимолетный?
Кто бы видел теперь
рукава мои, что пропитались
потаенных слез росной влагой!

Государь уже несколько раз присылал за мной; пришлось пойти. Как видно, он почувствовал, что я страдаю из-за того, что случилось минувшей ночью, потому что казался оживленней и веселее, чем обычно, но мне это было еще обиднее.

Снова начался пир, но сегодня, пока еще не слишком стемнело, государя пригласили на прогулку на лодках, и мы поехали в Фусими. Когда сгустилась ночь, позвали рыбаков, искусных в приручении бакланов, к корме августейшего судна привязали лодку с бакланами и показали государю, как ловят рыбу с помощью птиц. Рыбаков было трое, государь пожаловал им одежду со своего плеча. После возвращения снова началось угощение, пошло в ход саке, и государь опять напился допьяна. Ближе к рассвету министр снова прокрался к опочивальне.

– Сколько ночей подряд приходится ночевать в чужом, непривычном месте… – послышались его речи, – это так неприятно… Да и вообще, здесь, в Фусими, местность очень унылая, никак не уснуть… Прошу вас, зажгите в моей спальне огонь, а то досаждают какие-то противные мошки… – Мне было отвратительно слышать это, но государь опять сказал:

– Ну что ж ты? Почему не идешь? – И эти его слова причинили мне нестерпимую боль.

– Простите меня, старика, за мои причуды! – без всякого смущения говорил министр чуть ли не возле самого изголовья государя. – Наверное, вам противно смотреть, как я схожу с ума от любви…

На следующее утро отъезд назначили еще затемно, так что шум и суета начались очень рано, и я рассталась с министром, не сохранив от этой встречи ничего, кроме горькой душевной опустошенности. Я села позади государя в его карету; в той же карете ехал и дайнагон Санэканэ Сайондзи. Наконец показалась столица; до моста Киёмидзу все кареты ехали друг за дружкой, но от Кёгоку поезд государя свернул к северу, а кареты министра и остальных – на запад, и тут – я сама не могла бы сказать почему – мне стало грустно расставаться с министром. Эта грусть показалась неожиданной мне самой, и я с удивлением спрашивала себя, когда и как могла произойти такая перемена в моей душе.

Свиток третий