Неровный край ночи

Когда Антон, наконец, заставляет себя подняться, он находит священника сидящим на скамье в первом ряду, как обычно, и смотрящим на процессию нарисованных святых. С особенным вниманием он разглядывает Марию, стоящую ниже остальных, с руками, поднятыми в благословляющем жесте, указывающем на лестницу из облаков.

– Вам не нужно сразу возвращаться, я полагаю, – произносит Эмиль.

– Пока не нужно, нет. Я сказал Элизабет, что меня не будет, по меньшей мере, час.

– Тогда посидите немного со мной, друг мой.

Он так и делает, хотя и не без некоторого трепета. Отец Эмиль сегодня сам на себя не похож. Что-то настороженное чувствуется в старом священнике; его обычный жизнерадостный свет приглушен, скрывается под спудом таинственности.

– Как вы с Элизабет поживаете?

– Неплохо.

Это не ложь; со времени ссоры по поводу спрятанной меди других ссор не было. Но он не может избавиться от ощущения, что обманывает отца Эмиля. Во всем Антон и Элизабет все время были сердечными, готовыми к взаимопомощи, уважительными друг к другу. Любой назвал бы их отношения достойными восхищения – если бы они были соседями, а не супругами. Она не возвращалась к вопросу о музыкальных инструментах, но она о них знала, и нужда висели над Антоном все эти недели с конца октября. Ночами в ее сонном дыхании он слышал невысказанные упреки.

– Я желал бы больше платить вам за воскресные службы, – говорит Эмиль. – Вы так прекрасно играете, и я вижу, что паства наслаждается вашей музыкой. Вы принесли немало света нам в эти темные времена.

– Я рад этому. Я понимаю, что приход немногое может себе позволить в смысле оплаты. Не сейчас, когда каждый из нас еле добывает себе на хлеб.

Пауза.

– А насколько нуждаетесь вы, Антон? Дети – им хватает на пропитание?

– Мы справляемся.

Сейчас, в самое мертвенное и холодное время года, Мария и Пол, бывает, плачут из-за того, что их животы болят от голода. Но даже когда еды маловато, чтобы наполнить животы, как следует, Элизабет строго следит за тем, чтобы еда была трижды в день. Кажется, что было бы предательством и неблагодарностью упоминать небольшие нехватки продовольствия, когда столько людей в стране – а точнее, в мире – переживают куда более тяжелые лишения.

– Здесь в Унтербойингене нам везет больше, чем мы заслуживаем. Даже зимой куры несут по паре яиц, а сарай полон кореньев. И это благословение, что мы можем вести обмен между собой, не так ли? Это позволяет нашему пайку растянуться на более долгое время.

– Обмен – это благо, – соглашается Эмиль. – Но вам, единственному мужчине в семье, обеспечивать четыре другие души – три из которых беспомощные дети… могу представить, как вам непросто. Поэтому я и говорю: «Если бы только я мог платить Антону больше».

Он кладет руку на плечо Эмиля.

– Серьезно, вам не о чем волноваться. Я продолжаю преподавать фортепьяно дочкам фрау Бекер.

– Только девочкам Бекер? А что случилось с Абтами и Шнайдерами?

Он убирает руку, со вздохом.

– Боюсь, они были вынуждены отложить уроки до весны.

– А. Даже эти семьи оказались в трудном положении.

– Не все ли мы сейчас?

Эти слова как будто открывают путь мыслям, которые священник колебался озвучивать. Эмиль поворачивается к нему, молча, но его взгляд сильный и прямой, полный значения. Продолжительное время они просто смотрят друг на друга, священник плотно сжимает губы, словно борется с желанием снова заговорить, Антон сидит, как на иголках.

Через некоторое время Эмиль говорит:

– До весны еще далеко.

– Не так уж далеко. Недель шесть, пожалуй.

– Я думаю о том, сколько всего может произойти с человеком – с целым миром – за шесть недель. И от этих мыслей меня бросает в дрожь.

Теперь и Антон дрожит. Дело лишь в странном настроении Эмиля, из-за которого он нервничает, или есть еще что-то? Его душа испытывает судороги, она как будто объята огнем, как в присутствии Святого Духа. Этот час, этот момент, важен. Он ждет, пока священник заговорит. В тишине, в плотной зимней неподвижности воздуха, он ощущает две руки, опустившиеся на его голову, и священный огонь, омывающий его.

Горе тем, кто замышляет беззаконие и, лёжа на ложах своих, плетёт злые козни! При утреннем свете они совершают их, ибо это в их силах.

Эмиль говорит:

– Есть другие способы для мужчины немного подзаработать. Чтобы слегка растянуть паек.

Если пожелают они иметь поля, то захватывают их, а если дома, то отнимают их. Они обманывают людей в их собственных домах, обирают человека и отнимают его наследство.

Антон кивает. Продолжайте, говорите.

– Я говорю это вам лишь потому, что считаю вас другом. Я прав в этом выводе, я надеюсь.

– Вы правы.

– Этот способ немного подзаработать… он требует лишь ходить от одного городка к другому.

Эмиль поворачивается обратно к Деве Марии. Обыденным тоном он говорит:

– Ну или, если идти далековато, можно поехать на поезде или автобусе. Если дело уведет вас далеко.

– Дело?

– Ходить, просто ходить. И переносить кое-что для меня.

Пауза. Долгая и настороженная.

– Переносить что, отец?

– Только слова.

– Сообщения.