Неровный край ночи

– Как только посадим Марию в ванну, тебе тоже надо будет переодеться, Антон. Она перепачкала тебе всю рубашку, в церковь нельзя идти в таком виде.

Антон переодевается, когда у него появляется такая возможность. Но когда он через пару минут после этого заходит в дом фрау Гертц, на ней все еще не нарядная воскресная одежда.

Укутанная в большое полотенце и дрожащая, Мария клонится над гладильной доской, ее волосы распределены по всей длине. Ее уже, как следует, отдраили; фрау Гертц может творить чудеса, когда без этих чудес не обойтись. Элизабет обхватила Марию за талию обеими руками, стараясь удержать ее, чтобы не елозила. Фрау Гертц прикладывает горячий утюг к волосам Марии. Ютюг шипит, как змея, и облако пара поднимается в воздух, оставляя капельки влаги на оконном стекле.

– Я как раз собиралась гладить вещи, когда услышала крики Марии, – сообщает фрау Гертц. – Утюг уже был разогретый. Это удача; иначе нам бы не высушить ее волосы вовремя. Боюсь, Мария, сегодня кудрей у тебя не будет, но прямые волосы все равно лучше, чем навозные волосы.

Альберт и Пол сидят по краям дивана фрау Гертц, накрытого бархатом. Между ними лежит вопиюще старомодное платье для Причастия, впервые с давних времен извлеченное на свет Божий. Ткань от лет пожелтела, Антон чувствует запах нафталина.

– Не дергайся, – велит Элизабет Марии, – если не хочешь обжечься об утюг. Отличное будет дополнение к сегодняшнему дню, а?

Она бросает взгляд на Антона.

– Ты ведь не собираешься идти в церковь в этом, правда?

Он чувствует себя, как собака, испортившая ковер.

– Я… я не иду в церковь, Элизабет. Мне нужно работать – в Вернау.

Она смотрит на него, открыв рот.

– Не идешь? Антон! Мало того, что ты работаешь в праздник, так ты еще и собираешься пропустить Первое причастие своей дочери?

– Прости. Если бы у меня был выход…

– У тебя есть выход. Иди в церковь. Не бросай свою семью из-за какой-то работы.

Им нельзя обсуждать это перед фрау Гертц и детьми.

– Ты ж знаешь, я не могу. Эта работа слишком важна.

Что подумает фрау? У нее нет причин полагать, что Антон занимается чем-то, кроме преподавания музыки. Она просто занимается своим делом, продолжает выжимать влагу из волос Марии, пока так капризничает и сопротивляется.

– Мне жаль, – говорит Антон. – Я придумаю, как загладить вину перед тобой. Перед всеми вами.

Элизабет больше не смотрит на него. Выражение ее лица – насколько он может разглядеть, когда оно отвернуто от него – суровое и бескомпромиссное.

– Извиняться тебе надо перед Марией, а не передо мной.

Марию, похоже, новость не слишком опечалила.

– Почему мне нельзя идти с кудрявыми волосами?

Затем, когда фрау Гертц толкает ее лицо снова вниз, она кричит Антону:

– Если ты собираешься в Вернау, я хочу бумажных кукол!

– Принесу тебе несколько бумажных кукол, чтобы отметить твое Причастие. Мальчики, помогите маме присматривать за Марией. Не дайте ей влезть в еще какие-нибудь неприятности.

Он наклоняется, чтобы поцеловать Элизабет в щеку, но она отстраняется.

– Лучше иди.

Она бросает на него один холодный взгляд, и затем снова отводит глаза. Но он замечает в них не только злость. Еще и страх.

26

В Вернау все магазины закрыты. В аллее, на которой назначена встреча, Антон умудряется найти несколько выброшенных швейных каталогов возле урны. Обложки поблекли, но картинки внутри – изображения дам в нарядных платьях и мужчин в шитых на заказ костюмах – достаточно яркие и жизнерадостные, чтобы понравиться любой девочке. Он запихивает каталоги подмышку и направляется к автобусной остановке, ища взглядом свой контакт.

Он замечает Детлефа Пола еще до того, как тот видит его. В этот раз у Пола тросточка – он обожает добавлять всякие небольшие детали к своим маскировкам, хотя никакой переносчик посланий особо не полагается на маскировку. Пол шагает с таким достоинством, словно король со свитой. Он периодически останавливается посмотреть витрины магазинов; глядит на свои часы с видом человека, которому некуда спешить, потом снова убирает их в карман. Когда они проходят мимо друг друга по тротуару, Антон и Пол приподнимают шляпы, как сделали бы вежливые незнакомцы. Из другой руки Антона падает сложенная бумажка; конец трости Пола тут же опускается на нее, пригвоздив к мостовой.

– Чудесное воскресенье, – замечает Пол.

– Оно было бы еще чудеснее, если бы моя жена не мечтала освежевать меня живьем.

Пол поджимает губы. Слишком поздно, Антон вспоминает, что этот человек однажды сказал ему в Кирхгейме: «Не рассказывай мне, есть ли у тебя семья».

Он вспыхивает. Какая беспечность с его стороны.

– Мне пора.

Но когда он уже поворачивается, чтобы уйти, герр Пол тихо говорит, как будто не может держать это в себе – как будто это тяготит его:

– Какая жалость на счет Эгерланда.

Антон оглядывается.

– Что случилось? Я не слышал новостей. В нашем маленьком городе, знаете ли, мы не всегда узнаем о том, что происходит в мире за его пределами.

Но мы слышали про студентов, арестованных за общение с создателями Белой розы. Страх все еще нависает над Антоном – и над Элизабет тоже.