Нерозначники(СИ)

Ранешно-то хорошим егерем был, а потом очень уж пьяное зелье стал привечать. Ну и свихнулось у него всё. Другой человек будто стал. Такая перемена в нём случилась, что его даже по-другому звать стали. Глухарь -- к нему прилипло, да крепенько, понимаешь, так.

В беседе когда, случается, и не слушает других, только сам разговаривает. Словолей, конечно, хороший, и перебивает без всякого стеснения. А если захмелеет, так чуть ли не на стол лезет или в центр куда -- смотрите, дескать, на меня, любуйтесь, вот я какой! Притом манера у него на отличку: когда говорит, шею тонкую к собеседнику тянет. Ну, как поющий глухарь всё одно. Со стороны посмотришь -- похоже до тонкостей. На голове волос -- жидко и реденько, так, кое-где приляпано. Бородёжка тоже не ахти какая, а всё же погуще будет, и не кудрявится, а ершистая, в разные стороны топорщится. Глухариный облик, и спору нет. Вдобавок верхняя губа наперёд выпирает, аккурат над нижней выпячивает -- и тут с глухариным клювом сходство углядеть можно. Но -- прозванье Михею по другой причине дали. Это уж потом сходство нашли.

Разный народ, слышь-ка, у него гостюет. И охотники, и просто путешествующие, ну и случайный народец захаживает, кто и худой вовсе. Всех Михей принимает. Но если без угощения кто забредёт, тут уж радушия от него не жди, да и слова доброго не услышишь. Враз толстоязыкий становится, насупится и не разговаривает, глухим прикидывается. Да и в другие разы с ним глухота случается. Так-то под рюмочку да под льстивое словцо наобещает что-нито, ну, там токовища тетеревей показать или другие промысловые места, а на утро всё переиначит. Не знаю, говорит, такого, ничего не обещал. Первый раз слышу. Не по егерской, само собой, обязанности, а для себя бережёт или на поживу какую намекает. Ну и начальство когда вызывает, тоже у Михея на всё ответ: первый раз слышу, и всё тут. Так вот Глухарём и стал.

Так уж случилось, что Гилева заимка, кордон Михея, в Нарымских лесах находится. Стало быть, и под приглядом лесовина Кита состоит. Вот он Михея хорошо и узнал, все его повадки и разговорность перенял. Так, что и сродственники подмены не обнаружат. Потому и решил Кит перед Елимом Михеем-Глухарём предстать. Всё-таки привычное дело... Да и мудрить не надо. К тому же, когда он в Михея переворачивается, сразу и насмеливается, хошь с людьми, хошь с вершами. А то и хамоватый становится. Словом, свой тут у Кита интерес.

...Елим про неприязнь и не вспомнил, поспешил отвар с трав готовить, молоко поставил на плиту.

Михей смотрит на Илью, и у него мыслишки разные в голове ворохаются, одна против другой. Никак он, слышь-ка, не может решить для себя -- возвертать Илью к жизни или пусть уж так...

По чести сказать, Михей мысли плохие отгонять стал. Отгоняет, отмахивается от них, а они всё равно лезут. Прут и прут, хоть ты что делай! Вот ведь человечья-то структура!

Одна мыслишка, с тоненьким дребезжащим голоском, пронзительно наставляет: "Чего ты с ним возишься?! Пущай его Прибириха забирает. И Лема сразу на свободу вернётся. Башкой-то думать надо! Только зря время теряешь". А другая тельмина бубнит густым, буторовым басом, возражает: "Она и так выйдет. Что ей там сидеть, ежели его жизнь вне опаски будет?" Первая мыслишка визжит, не унимается: "А-ага! Как же, выйдет! Кто ж эту дуру не знает?! Потом помогать возьмётся, здоровье налаживать..."

Михей поскрёб затылок. Как, думает, от мыслей навязчивых избавиться. Ну, и надумал вовсе несообразное.

-- Спех он... -- начал было он, да о главном заговорил: -- Ты эта... настойка есть? Неси давай. На кедровых свою...

-- Зачем это? -- Елим даже испугался.

-- Зачем, зачем, -- проворчал Михей, -- надо!

Елим ушёл в соседнюю комнату, кряхтя, под кровать полез. Чего-то шебаршил там долго, позвякивал и, наконец, выворотил из ухитки бутыль пузатый. Полнёхонький, закупоренный высокой деревянной пробкой. Полумрак в избе стоит, а для Глухаря вроде как светлей стало. Янтарный перелив взор размягчил.

-- Хороша!.. -- Михей закрючил жадными пальцами узенькое горлышко и, с горящими глазами, к себе притянул. -- Хороша!.. -- и погладил кругластый бок. И вдруг отвлёкся, в задумчивости огладил ещё раз, затылок поскрёб в нерешительности и будто сам у себя спросил: -- Что-то меня лёгкая грусть одолела, а не выпить ли мне?

-- А ну!.. -- посуровел враз Елим и потянулся, чтобы отобрать бутылку назад. Но Михей прикрыл её всем телом, словно дитя малое оберегая.

-- Ты, что ж, трутовик, деешь?! -- напустился на него Елим. -- Человека спасать надо, а ты?!..

-- Погодь, погодь, не шуми, полстакана всего-шта. А то чего-то у меня... -- Михей замялся, выискивая подходящие слова, и выдал: -- Туман в голове.

-- А ну, иди отсель! -- озлился Елим. -- Иди, сказал, а нито ушибу! -- и оглянулся по сторонам, будто выискивая что под руку.

А Михей уж и не перечит, в сторонку пошёл, на ходу пробку зубами вышатывая.

-- Ничего, я не гордый, -- обиженно бубнил он. -- Мне и стакана твово не надо, я и так могу, -- и тут же прям из горлышка отхлебнул.