Нерозначники(СИ)

-- Ох-хо-хо! Кхе-кхе! -- Михей тряс головой, тыкался носом в рукав, ошалело ворочал глазами, усмиряя пылающее нутро. Наконец, успокоился малость, что и говорить смог. -- Охо-хо-хо! Думал, помру... Ровно из пышущего котла хлебнул! -- крякнул с довольства, огладил бородёжку и усы и в себя вслушивается: утихли там голоса иль по-прежнему тревожат.

Поутихли, конечно, немного, а всё равно шумят. Видно, ещё надо укротительного средства в серёдку отправить. Испил ещё и давай рассказывать, как они бедолагу-охотника в снегу нашли.

-- Там, -- сказал он в заключение, -- в лесу его рюкзак и лыжи остались. Поутру завтрема сходим, заберём... Чего там, в рюкзаке, не стали смотреть. Напугались, что и говорить. А набит битком чем-то, и чижёлый такой!..

Хлебнул ещё да и вовсе понёс:

-- А вы что энто так напугались? А-а-а, вона чего -- человечка пожалели. Нашли из-за кого переживать... Человеки эти, они вообще на Земле не главные. Самые главные -- птицы, об этом все знают. Потом други звери. А человек в третьем десятке, а может, и ниже даже: никто ж не считал... Об этом ещё наш учёный Менделеев сказал: чем сложней атом, тем устойчивости и проку в нём меньше... Одно яркообразие!..

Никто его не слушает, а он говорит, говорит, несуразицу плетёт, не умолкает. Потом замолк всё-таки: всю бутылку выглохотал, сон его и сшиб.

...Илья всё также в бреду мечется, огнём пылает. Только мычит: гы-гы, гы-гы, и воспалённые глаза таращит. Дал ему Елим отвару испить, бедолаге и полегчало вроде как, сразу крепким сном уснул. Порадовался старик за свои травы, решил целильный состав на заметку взять. Откуда ему знать, что это и не травы вовсе, а Лема-волчица постаралась, да ещё Мираш подсобил, подпитал Илью силой чудодейственной.

Ма-Мар рассказал Елиму о себе всякую подробность, ничего не потаил... Ну, там всё как и есть: мол, новый егерь он, Матвей Марович Вершаков, заместо Михея прислали лесное хозяйство вести. А того, стало быть, снимают со службы. Так-то на пенсию отправили, а на деле -- метлой помели. Лопнуло, дескать, у начальства терпение. Что уж говорить, давно про Михея худые смутки ходят. А в последний раз приехали к нему с проверкой, а он и лыка не вяжет. Какой с него работник?

А Михей будто услышал, что про него разговор, захрапел громко, посуда на столешнице ажно в пляс пустилась. Сердыш беспокойно заёрзал на коврике, заскулил.

-- Чевой-то это его так разобрало?! -- подивился Елим. -- Сроду не слышал, чтобы он так храпел. Чудно, право...

-- Может, это у тебя, Елим, настойка такая чудодейственная? -- пошутил Матвей Вершаков.

Елим смутился и разговор в прежнее русло вернул.

-- Да я этого широкорота тожеть трезвым не видел, -- поддержал он. -- Куды его в егеря ставить? Никудышный работник, конечно! Браконьеры эту его слабинку крепко знают. Денно и нощно зелье ему волокут. Буркалы зальёт, и дела ему нет, а те и пакостят. Зверя и птицу сколь губят! Да он и сам поважает, главное -- чтоб в рюмке не переводилось. Значит, говоришь, убирают его завсем?

Матвей кивнул.

-- Вот и ладноть, хоть зверушкам полегше станет. Мы тут тоже сложа руки не сидим... Отваживаем потихоньку охотников. Сердыш вот не одного пужнул... Волчатник теперь...

Сердыш услышал своё имя, поднял голову и посмотрел умными глазами.

-- Пить, поди, хошь? -- Елим набрал в кружку воды и перелил её в пустую миску.

Потянулся Сердыш, держа мордаху чуть набок, и стал, сбиваясь, лакать.

-- Пей, пей, волчатник, я ишо принесу, -- Елим погладил собаку по лохматой голове. -- Сначала водицы; она лучший лекарь, она силы даст. Крови многонько потерял -- вот чтоб всё выпил. Эхма, прямо лазарет у нас в доме открылся... Оно и так: беда не приходит, значит, одна.

Сердыш пил, пил и вот уже зашаркал языком о дно малированное.

-- Вот и молодец, молодец, -- Елим поднялся.-- Сейчас и поесть дам. Куда я без него? -- обратился он к Матвею. -- Стар я ужо, а с подточенной дресвой многонько не набегаешь.

Потемнело, и в избушке сумеречно стало. Елим зажёг две керосиновые лампадки. Одну возле Ильи, а другую на стол возле Матвея поставил. Проходя, в сенцах Михея осветил. А тот расправился, развалился, руки и ноги разметал на полу и храпит во всю мощь. Ершистая бородёнка топорщится, сотрясается от могутного швырканья. Вот поди ж ты, в тщедушном тельце и такая силища заключена...

-- Эхма! -- опять подивился Елим и нахмурился, вспоминая, как Михей чудил.

Матвей хотел Михея на кровать перетартать, а Елим воспротивился.

-- Пущай здесь в холодке пропойца валяется, быстрей очухается, -- сказал он. -- Да и куды храпуну такому в одной комнатке с охотником нашим лежать, тута ему самое и место.

Елим с Матвеем долгонько ещё разговаривали. Старику всегда в радость с новым человеком побеседовать, а тем более Матвей впервые в этих местах оказался, всё-то ему знать надо по егерской своей службе... Так вот далеко за полночь разговор и затянулся.