Нерозначники(СИ)

-- Конечно, хоро-ошшая... А токо, вижу, неспуста всё, передал, ясно дело, ведьмак свою силу бесовскую внучке... А ну-ка, покажь мне её!

-- Отступись, прошу тебя, -- встала в дверях Лена. -- Сама-то подумай, каку чушь несёшь!

Агафья зашарила глазами по комнате да в сенцы выглянула. Да тут же и ахнула.

-- На-кось, гляди! -- Талину шубейку с вешалки сорвала -- та ажно вся... в пуху да в перьях. -- Заступаться ишо будешь?!.. -- и вдруг враз замолчала и на плясунью вовсе другими глазами глянула, словно дошло до неё, наконец... -- Ты ж с имя заодно! То-то, смотрю, не по-людски живёшь... -- тихо так-то сказала да тут же и громыхнула во весь рев: -- А ну, пусти! -- решительно Лену отстранила и со всей дури, аки медведь, дверей в спаленку к Тале достигла. Не мешкая, и дверь на себя рванула... да тут же и остолбенела от увиденного-то, и от шума-гама будто оглохла... А Лена её быстренько вовнутрь втолкнула и тотчас же дверку прикрыла.

Надобно сказать, что в Канилицах ни у кого утки на подворьях не приживаются. Прямо странность какая-то!.. У кого кряквы потолкаются лето так-то, нагуляют телеса, а только надумает хозяин утятинки отведать, глянет во двор... а ни одной-то и нет. И улететь, вишь, не могли, потому как и крылья подрезаны да и до того толстущие, что никак им в небо не подняться. Да что уж там, не то что с подворья или пруда, а из запертого курятника утки пропадают. И нигде ни пролаза малого, ни прорешки в крыше или в стене не сыскать, чтобы, скажем, лиса или хорь проникнуть могли, а поди ж ты...

Между нами будь сказано, это всё Лека Шилка потихости утей выбирает. Не по нраву ей, когда утятину к столу подают, вот и упреждает. Перенесёт птицу в свой тайный домишко в лесу, там даст перу отрасти, приучит к жизни на воле и по весне на свободу пускает.

Ну а курей и гусей вовсе не трогает, будто они и не сродственники никакие. Да и то сказать, сама любит иной раз курятинкой полакомиться, до гусятины, правда, не так охочая, а тоже не откажется, если на блюде поднесут.

По деревне про то, что утки пропадают, давно шушукают, друг дружке странность эту рассказывают, и уже мало кто крякв в хозяйстве заводит. А тут, вишь, у Агафьи и куры с гусями куда-то подевались -- вовсе неслыханное дело! Вдовесок ещё, слышь-ка, не у неё одной порон в курятнике случился. И у Кашинковых, и у Кутовых... да что и говорить, только у пасечника Степана да ещё в трёх домах птица в сохранности осталась, а у остальных вся-то пернатая братия как в воду канула. Вот диво так диво!

Зашумел по деревне народец, разнотолки беспокойные пошли. А Агафья -- и чего это ей так на ум взбрело -- сразу к Ленке-плясунье с бедой своей кинулась.

С Агафьей-то знаешь, что случилось? И впрямь с ней "силы сатанинские" подшутили... Ринулась она, стало быть, к спальне на Талю глянуть, дверку-то распахнула, глядит, а перед ней... и не комнатка никакая, а людный городской базар. Киша народу вокруг, и как раз она в том месте оказалась, где всякую животинку продают. Ленка-плясунья её к самому прилавку и подтолкнула, где курей и гусей на игнишки меняют... Оглянулась мальханка, а позади и дверок нет, и стоит она посреди базарчика... Растерялась, конечно, а тут ещё глазами повела... и рябушку свою увидела, самую лучшую свою несушку. Узнала, вишь, да и как не признать: приметная такая курочка, гребешок у неё посерёдке расхлёстан, передняя часть направо свисает, а задняя -- налево свёрнута. Глядит старушка, и другие куры тоже её, а немного в сторонке пятеро гусей шеями ворочают...

Кинулась Агафья к продавцу, к старику в драной шубейке, что возле корзин стоит, а тот повернулся, она и вовсе обомлела... Глядит на неё... сам Елим с хитрецой так-то, и, смеясь в бороду, спрашивает:

-- Чай, Агафьюшка, сколотила деньгу? Иль пензию получила, раз на наш базар пожаловала?

На мальханку враз возбешение нашло. Давай она орать и кулаками к Елиму тянуться -- тот только и знай от неё за прилавком уворачивается. Так накинулась, слышь-ка, резвёхонько, словно молодуха, да и не удержалась на ногах, пошатнулась, поскользнулась -- небо над головой у Агафьи метнулось из стороны в сторону, дымчатая, морозная его голубень померкла, солнце в краснах округлилось и запрыгало по своду небесному, -- и старушка прям возле прилавка и брякнулась.

Сколь уж она в беспамятстве была -- не про то речь, а очнулась, глянула по сторонам, а она... уже в избушке на полу посреди комнаты лежит и вокруг неё соседки с испуганными лицами шушукают промеж собой.

-- Ох и напугала ты нас, Агафьюшка! -- запричитала Варвара Кашинкова. -- Ко мне сама не своя прибежала да как накинешься на старика мово! Пошто, кричишь, моих курей продаёшь, я их растила, ходила за имя, а ты "сатанинской силой отбираешь"... Ведьмаком его назвала. Да какой же Петро колдун? Пьяница беспробудный и есть, третий день ужо гульванит. Ох как и ругала ты его, как ругала! -- и давай рассказывать, как оно было. Да ещё поведала, что и у неё схожая беда стряслась да и суседки тоже птицу недосчитались.