Нервные государства

Изменения в экономической географии стали одним из ключевых стимулов возрождения национализма в XXI веке. Политическая реакция против экономической технократии была не удивительна и даже необходима, чтобы встряхнуть, разбудить демократию. Экономисты продолжали рассказывать о торговле как о позитивном феномене, что верно лишь в контексте. Это маскирует тот факт, что часть рабочих в некоторых регионах терпят от свободной торговли явные убытки, как и утверждали авторитарные лидеры вроде Трампа и Марин Ле Пен[71]. Внимательное изучение президентских выборов в США показало, насколько важную роль эти локальные очаги поражения сыграли в результате. Среди решивших гонку округов Среднего Запада, качнувшихся от Обамы к Трампу, большинство наблюдало закрытие промышленных производств прямо во время избирательной кампании[72]. Аналогично иммиграция рассматривается как позитивный вклад в средний ВВП, но это не означает отсутствие определенных сегментов местных рынков труда (в основном вокруг низко-оплачиваемых мест), страдающих из-за возросшей конкуренции[73].

Цифровые показатели, взятые в среднем или совокупно, предполагают естественные колебания благоприятных факторов. У кого-то этот год будет неудачным, а следующий – наоборот. Какой-то город может сегодня потерять рабочие места, а завтра их как-то компенсировать. Сложности появляются, когда отдельным регионам не везет постоянно, что подрывает авторитет, а не исключено и достоверность, статистики. Верхние показатели вполне могут указывать на общий прогресс в то время, как у большинства населения беда. В Великобритании с 2007 по 2015 год экономика в среднем росла на 1 % ежегодно, пока средняя заработная плата по стране падала теми же темпами весь этот период[74]. Если отдельные люди ощущают себя за пределами аналитики, даваемой экономистами и статистиками, с какой стати им прислушиваться к экспертам? Когда широкие массы населения не являются выгодоприобретателями от модели социального и экономического прогресса и страдают, весь смысл основанного на цифрах экспертного государственного управления ставится под сомнение.

Проблема интенсивности

Есть еще одна проблема, стоящая перед статистикой сегодня. Выражаясь абстрактно, она заключается в следующем: статистика доказала свою высокую эффективность в определении числа человек, входящих в некую категорию, но показала себя куда слабее в измерении того, как интенсивно что-либо влияет на них или их чувства. Статистика предполагает размещение людей по категориям, определенным экспертами, как то «трудоустроен – безработный», «консерватор – лейборист», «женат – холост». В оригинальном случае Граунта все было четко. Довольно легко определить, заслуживает кто-то галочки в графе «умер» или в графе «жив». Но в других случаях культурные и экономические изменения стали сопротивляться жестким, порой двоичным разделениям, на которых строятся статистические классификации. Идентичности сделались более сложными, а стили жизни менее предсказуемыми. Научное видение общества как физического объекта, составляемого из отдельных тел, движущихся предсказуемо, подобно шарам на бильярдном столе, стало сложнее поддерживать. Вмешиваются более хаотичные аспекты общественной жизни, которые в обычном случае статистика вынуждена не принимать во внимание.

Взять, к примеру, ситуацию с опросами общественного мнения. Последние несколько лет социологи терпели с ними масштабные, постыдные неудачи, особенно в Великобритании, где они опростоволосились на выборах 2015 и 2017 годов, а также с референдумом по выходу из ЕС в 2016-м, хотя там ситуация была чуть лучше. Главная задача организаторов опроса – определить, кто же именно пойдет голосовать, а это существенно зависит от возраста, культурных особенностей и класса. Иными словами, проблема социологов не в том, чтобы определить чьи-то электоральные предпочтения (определить это не так уж трудно), но узнать, насколько для человека важно вообще пойти и проголосовать. По мере того как вовлеченность в политику падает, эта проблема начинает играть критическую роль в исходе выборов.