Несчастливые люди

"Алябьев должен был его убить. — Николай Дмитриевич вертел в уме всевозможные варианты, оставлять свидетеля в живых было глупо. — Афина сжигала за собою мосты. Приказала Алябьеву добыть билет любой ценой. Но муж ослушался. Ослушался сметливо, эдак… как и жил — наполовину. Убивать не стал, а саданул Аркашку по затылку, и оставил в подворотне".

— Допустим, — согласился лейтенант. — Допустим, ты прав. Но зачем Алябьев рассказал тебе про спектакль? Про участие Аркадия и про грим? Ведь он, фактически, вывел тебя на след.

— В том-то и дело… — Коке почудилось, что злость, а с нею и силы вытекают из него… словно воздух уходит из пробитой покрышки. — Подлость человеческая. Алябьев поступил, как гениально мудрая сволочь. Прошел вдоль стеночки, по привычке. Улик против него нет никаких. Димедрол добавлял не он. Как он Аркашку саданул никто не видел. Если всё обойдётся миром, ну… хорошо. Он свободен от Афины. А если мы… в смысле, милиция, заберёт её — тот же положительный результат.

Лейтенант колебался. Николай Дмитриевич ощущал его сомнения кожей, а потому пустил в ход последний аргумент:

— Поехали! Тебе будет раскрытое дело. Очередное звание получишь вне срока. Плюс от себя гарантирую благодарность… коллективную, от имени автобазы. С грамотой и занесением в личное дело. Поехали!

Лейтенант встал, начал собираться. Отметил, что Полубесок ему не нравится:

— Он сомнителен. Будь с ним осторожен.

Накинул на плечи портупею (к великой радости Николая Дмитриевича). Кликнул какого-то Шмидта, сказал, что выезжает на задержание. Шмидт выпалил стандартное "Ни пуха, ни пера, ни пули, ни ножа!" и обещал содействие: "Я на связи. Звони, если что".

К вокзалу подъехали на милицейском "уазике". Было двенадцать с четвертью. Николай Дмитриевич ёрзал, словно уж на сковородке, лейтенант растолковал план задержания:

— Главным делом, не суетись. Действовать будем чётко. Подождём, пока поезд тронется, это нужно, чтобы она вошла в вагон. Беготня по перрону меня не устраивает. В вагоне возьмём её… без шума и пыли.

— А если она спрыгнет?

— Афина? Никогда. Если ты верно описал её психологический портрет, она уедет. С любовником или без. Я проконтролирую машиниста, он тронется по моему сигналу. — Лейтенант вдруг сделался жёстким и несговорчивым. — Твоё дело подготовить Полубеска, чтобы он не выкинул фортель. Контролируй его. Когда поезд дёрнет и медленно поедет, вы должны показаться на платформе. Афина вас увидит, и…

— Понимаю. Мы с ней войдём в вагон.

— Именно. Дальше дело техники.

Однако Полубесок выкинул фортель. Притом такой, коего невозможно было предвидеть.

Всё же он был талантливым художником.

***

Пошел снежок.

Николай Дмитриевич подставил руку, удивился какие снежинки колючие и… серые.

Серое небо. Серый снег. Оглянулся вокруг: серые улицы, серые дома. Серые мысли спешащих сумеречных людей. И одно только алое пятно — инопланетные дурацкие гвоздики, по трояку за букет…

Но они появятся позже.

В голове состава, уперевшись рукою в тепловоз стоял лейтенант — Николай Дмитриевич видел его прекрасно. Видел, как милиционер, задрав голову, переговорил с машинистом, тот кивнул и шмыгнул вглубь своей машинерии.

Полубесок дотянул до последнего, явился по третьему звонку, как самый невежливый зритель, всего за пару минут до отправления. Кока едва узнал художника. На серую льняную рубаху он накинул коричневую болоньевую куртку, молнию не застегнул. На голове не было шапки, поверх чёрных кучерявых волос уже скопился снежок. Правую руку Полубесок держал в кармане куртки, карман оттопыривался, будто туда засунули апельсин.

В левой руке — дипломат. Чёрная прямоугольная коробочка с никелированными замочками и рукоятью.

"Зачем дипломат? — мелькнуло в мозгу Николая Дмитриевича. — Какой дипломат? Что за глупость?"

Вокзальные часы показали без двадцати — качнулась стрелка.

Николай Дмитриевич выступил из-за киоска, направился точно к цели, надеясь, что Полубесок подхватит его движение.

Так и получилось, Полубесок кивнул, давая понять, что видит Коку, и чуть подправил свой курс.

Восемь минут назад Афина ещё стояла у вагона (Кока подглядывал из-за киоска), пять минут назад поднялась по ступенькам. Время от времени она показывалась, шила глазами по сторонам, заметно нервничала.

Лейтенант дал машинисту сигнал — состав истерично дёрнулся и замер на бесконечное мгновение. Затем дёрнулся ещё раз и медленно задвигался — равнодушная стальная змея.

Николай Дмитриевич побледнел и удивился, что не издох прямо здесь и прямо сейчас от разрыва сердца — оно затрепетало где-то в глотке, у корня языка.

Афина опять выглянула, увидела Полубеска, лицо её просветлело. Она радостно взмахнула платком.

"Платок… зачем платок?"

Полубесок вдруг встрепенулся, всплеснул руками, словно курица-наседка. Прибавил шагу, поднял дипломат и на ходу (почти на бегу) начал открывать замочки, поскользнулся, едва не упал, комично отпрыгнул. Наконец, выдернул из дипломата букет гвоздик, и замахал ими над головой… наверное, так последний живой солдат из полка, поднимал истерзанный красный флаг…

Алое пятно распороло дневную серость.