Несчастливые люди

— А того, что этого поезда не догнать. Никогда. Никому. А бежит… это я бегу. И мой последний шанс расположен именно, что в этом спурте. Не могу я отвлекаться на глупости, пойми. Бляди для меня теперь в прошлом. Мне бы успеть сделать что-то… — он тряхнул головой. — Мне бы успеть сделать хоть что-то! Все мои силы — туда, в эту топку! Каждый день я просыпаюсь и чувствую, что надо рвать жилы! Надо работать изо всех сил, иначе опоздаю. Неудачливые фотографы и художники обращаются в прах… ты знал об этом? Их пеплом посыпают пешеходные тропинки в парках.

Полубесок улыбнулся, однако глаза были влажны от слёз.

Николай Дмитриевич уверил, что автомеханики уходят в такие же "расщелины" небытия.

Сумрак заполонил студию, заполз, словно молочный кисель через окна. Габариты пространства сузились, сдвинули вселенную к столу. Стало уютно — настольная лампа очерчивала круг. Николай Дмитриевич тронул ненароком разбитую скулу, подумал, что ему потребуется серьёзное оправдание перед домашними.

Некоторое время неспешно говорили о музыке, об областной картинной галерее. Выговорившись, Полубесок размяк, сделался сентиментальным и начал выбалтывать чепуху о происхождении чачи, об осетинском князе и его дочери… притом, врал так уверенно и складно, что Кока ему верил…

Забавы ради, Николай Дмитриевич расставлял на столе брусничные ягодки в шахматном порядке. От алкоголя он как-бы приподнялся над столом и над собой… приключения последних дней казались выдумкой Жюля Верна…

Вдруг вспыхнула мысль — как ушат ледяной воды:

— Послушай! — встрепенулся. — А ты сказал Афине про билет? Про выигрыш?

— Про билет? — Полубесок поднял руку, медленно запустил пальцы в волосы. — Какой билет? Ах, да… ты всё про эту чепуховину! Нет, про билет не вспоминали. Кой чорт он тебе дался, этот билет?

Николай Дмитриевич погрозил художнику пальцем.

— А ведь она приняла твою шутку за чистую монету.

— Кто? Афина? Исключено.

— Истинно так! Говорю тебе! Думаешь, чего ради она позвонила? Откуда возникла уверенность?

Полубесок пожал плечами:

— Не имею представления. Разве бабу поймёшь?

— Эх, ты! Дурилка картонная! — Теперь уже Николай Дмитриевич наполнил оловянные стаканчики. — След мечтаешь оставить! Попасть в Третьяковскую галерею! А если хочешь знать, твои "восьмёрки" две жизни загубили. Дуплетом! Когда Аркашка про деньги узнал, ты думаешь, куда он потёк? Домой потёк?

— А куда?

Николай Дмитриевич сложил пальцы фигою: — К Афине он побежал! К Афине! Посулил жизнь райскую и предложил руку вместе с сердцем и десятью тысячами. Она, естественно, согласилась. Во всяком случае, не отказывалась. Заметь кульбит Фортуны, кабы он ей билет сразу отдал, то ничего бы не произошло. Но Аркашка оставил его при себе.

— Ну, оставил. Ну, билет. Ты меня будто в чём-то обвиняешь, — проговорил художник. — Я не святой, но не лепи из меня демона.

"Демона!" — слово вспыхнуло, будто лампочка гирлянды.

"Демона! — Николай Дмитриевич даже улыбнулся.

А кто в этой истории демон? Афина? Она борется за своё счастье. Нельзя женщину осуждать за такое стремление, это против биологических правил! Вялый её муж Алябьев? Его роль ещё предстоит разъяснить до деталей… однако, разрази меня гром, он не тянет на функцию "вселенского зла".

Тогда кто?

Сам Аркадий?

Его жена Лидия?

— Допустим! — проговорил Николай Дмитриевич. — Допустим, ты прав! — и вскинул ладони, будто отчаявшийся немец под Сталинградом. — Не станем никого судить… и даже упрекать мы не имеем права. Мне всего лишь хочется разобраться.

Николай Дмитриевич попросил написать Афине записку:

— Пойми! Это надо!

— Зачем записку? — резонно возразил Полубесок. — Я могу позвонить. Не в деревне живём, наивный…телефония на проводе.

"А ведь правда! можно позвонить!"

Расследование приближалось к своему апогею. Николай Дмитриевич вскочил, обогнул два раза стол. Вариант с запиской казался ему выгоднее — текст можно было обдумать, исправить, отточить. Переписать с черновика набело, словно школьное сочинение.

С другой стороны, возникали тактические хлопоты, как записку доставить? Неизбежно формировались вопросы, почему записка? Почему не приехал лично? Не позвонил?

— А ты сумеешь? — усомнился Кока. Чача взвинтила ему нервы, натянула их до самых немыслимых пределов.

Теперь он казался себе режиссёром пьесы… пьесы забавной, местами глупой — её написал начинающий автор, — и которая держится на одном лишь только монологе:

"Быть или не быть?" — не меньше.

— Сумеешь вытянуть драматургию? Одно неверное слово, и Афина догадается!

— Согласен, она баба цепкая. Придётся постараться.

— Звони! — выкрикнул Кока, решившись. — Но только звени! Звени своим звонком! Ошеломи её доверием! Сомни и смети лживыми чувствами! Ты художник, наконец, или фотограф?

— Был художником… но под твоими воплями сомневаюсь.

— Прочь сомнения! Сотри её с лица земли своей правдивой ложью! Распыли обманом, своих правдивых чувств!

Николая Дмитриевича несло, он опьянел до корней волос.