Несчастный случай. Старые грехи

— Квартирные кражи, торговля по мелочам. Работала с мелкими барыгами. Судима. Вышла год назад по амнистии.

— И где-то пересеклась с нашим Тимуром. Как в той песне: «Вот и встретились два одиночества…»

Захаревич достал из коробки с вещдоками комплект ключей в полиэтиленовом пакетике.

— Ключики у нее имелись. От квартиры Тамары Воропай. Выходит, они были знакомы?

— Окстись, Захар! — Воха оскорбился за подругу, хотя тут же решил, что теоретически Тамара, как адвокат, могла иметь подобные контакты, но вслух продолжил: — Ключи были у Тимура, но при нем их не нашли. Значит, Жанна забрала.

— Или Тимур ей их сам отдал. Для чего-то. — Захаревич бросил ключи обратно в коробку.

— В любом случае нам ясно, как эта Жанна попала в квартиру. Осталось понять, для чего она туда попала. — Воха поднялся со стула и приблизился к эксперту. Тот поднял руку.

— Соблюдай дистанцию, Вова!

С тех пор как Захаревич бросил пить, позволяя себе лишь стаканчик красного сухого раз в год на именины мамы, он остро реагировал на следы возлияний у сотрудников. Калганов злоупотреблял его терпением, проявляя неуважение к новому амплуа. Мог при нем и пивко откупорить. «Хотя чего взять с Вохи? Нюансы человеческих взаимоотношений ему априори не доступны, зато и на прямоту он никогда не обижается. Воха! Воха! Парень без подвоха!»

— А вот что эта ваша «пиковая дама» делала в квартире Тамары — это уже не ко мне. — Захаревич взглянул на приятеля из-под кустистых бровей.

— Ясно дело. Посмотрим, что нароет наш новенький. Дело-то он ведет, прикинь?

— Знаю. Пускай молодой побегает. А ты потихоньку помоги.

— Я отстранен. — Воха тяжело вздохнул.

— Тоже знаю. Только когда это тебе мешало? — Захаревич издал короткий смешок.

Воха кивнул. Конечно же, он Кошеля не оставит. Даже не из-за сантиментов по собственному прошлому, а потому что, как давеча заметил Петрович, дело вышло уж больно личное. Настолько личное, что впору увольняться. Только не выживет он без службы. Да и Боб, что бы он там ни плел про Вальтера, нуждался в своих «глазах и ушах» в органах, пока не пойман этот выродок Портной. Хватит рефлексий. Воха нащупал в кармане «зиппо» и ощутил приступ тошноты. Курить он сейчас не мог. «Эх, придется справляться своими силами. Ну, или наклеить никотиновый пластырь».

— Ты все еще здесь, Калганов?

— Меня уже нет, Захар!

7

Молодая мамаша катила коляску, из которой выглядывал розовощекий малыш, закутанный по самый нос в меховую накидку. «Мне бы такую», — подумал продрогший в легкой куртке Кошель, купившийся на обещанное прогнозом тепло.

— Вы не подскажете, где я могу найти дворника этого дома?

— Слышите, снег сгребают? Идите на звук.

Преисполненный служебного рвения Кошель установил место, где в последнее время обреталась Жанна, и сейчас разыскивал дворничиху этого дома Галину.

Последовав толковому совету, он завернул за угол и увидел худощавую женщину не первой молодости, в оранжевой жилетке дорожных рабочих и мохеровой шапке. Она сгребала грязную жижу широкой лопатой и не таясь материла собачников, чьи питомцы оставляли свои «визитные карточки» прямо на тротуарах и дорожках.

— Ничего я говорить не буду. Боюсь! — Она сразу же осадила Кошеля, узнав в нем полицейского.

— Кого? Жанна Черная мертва.

Дворничиха не удивилась известию о смерти соседки. То ли уже знала, то ли ей было все равно.

— Прокурора боюсь.

— Какого прокурора?

— Любого. У меня условно-досрочное, — дворничиха поправила съехавшую на глаза шапку.

— Не вижу связи.

— Связь самая прямая. Узнают, что Жанка у меня в каморке краденое держала или даже наркоту — все! К прокурору. И сливай воду. Как минимум, сто девяносто восьмая — незаконное хранение полученного преступным путем. До трех лет. Не хочу! — Галина взялась за лопату и снова стала соскабливать с тротуара грязь.

— Ну что ж. Значит, наш разговор не имеет смысла, Галя. Вас ведь Галиной зовут? Схожу за участковым, потом за ордером. Оформим все официально. Оно тебе надо? — Кошель достал из сумки папку, ручку.

Галина замахала руками.

— Не стоило, конечно, с Жанкой связываться. Но другого выхода не было.

— Почему?

— Я слабая. Она — сильная. В колонии слабые не выживают. Держалась ее. Вышла раньше. А когда Жанку отпустили — она сюда явилась, со своим хахалем.

Кошель достал из папки фотографию Тимура.

— Этот?

— Он. Тимуркой звать. Натерпелась я с ними страху.

— Что страшного было?

— Жанка в колонии дурью баловалась. Так жить легче. Потом вроде за ум взялась. Но как воли вдохнула — снова за свое. А этот ее Тимур другого способа не нашел, как привязать Жанку к кровати.

— Зачем?

— Чтоб ломка прошла. Если перемучаются сутки-двое — дальше легче. Соскакивают люди. А Тимур ей еще и рот кляпом забил, чтобы крику не слыхали. Носом, говорит, дыши.

Кошель помолчал, осмысливая информацию. Сколько же граней у этого многоугольника, именуемого жизнью, — и прекрасных, как его любовь к Маше, и мерзких, как история Жанны и Тимура.

— И как? Помогло?

— Отпустило. Но смотреть на это было жутко.

— После этого вы видели Жанну или Тимура?

— Ой, нет! Слава богу! Где они потом зависали, понятия не имею.

8