Несколько слов о лингвистической теории 30-х: фантазии и прозрения

Телеологи связывают интерес индоевропеистов к аналогии и ее законам с самим реконструируемым праязыком. Как его характеризует Э. Херманн, индоевропейский был очень тяжелым языком: с восемью падежами, тремя числами, множеством глагольных времен, сложнейшей акцентуацией и т. д. Естественно, что языки-потомки, применяя аналогию, стремились освободиться от этой тяжести [Ibid.: 170]. В отличие от классических индоевропеистов, телеологи интересуются не методами реконструкции, а требуют построения идущей в праисторию линии синтаксических изменений и затем — выведения универсальной эволюционной диахронической структуры. Именно эта установка на поиск универсалий заставила Э. Херманна [Hermann 1942] обратиться к детальному обследованию фактов фразовой интонации в языках самых разных, в том числе и самых экзотических.

Несомненно, что компаративистика классического толка отличала и подготовку марристов. Однако, в связи с их общими позициями, они прежде всего выступали против миграционных процессов как основы языковых изменений. «Яфетидология определенно выступила против обычного объяснения смен культурных периодов исключительно сменою этнических составов. В целом ряде работ указывалось на несостоятельность миграционных построений» [Мещанинов 1930: 5]. И далее: «…миграционная теория неминуемо ведет к пранародам и пракультурам, восстанавливаемым научно-исследовательской мыслью в весьма нереальной обстановке… И когда яфетидология отмечает затруднительное положение индоевропейской лингвистики, зашедшей в тупик, совершенно аналогичную оценку вынуждены мы дать и итогам современных археологических исследований» [там же: 6—7]. Первоначально «яфетическим» считался «кавказский» неиндоевропейский компонент. С невероятной быстротой сфера этого компонента стала расширяться. Во второй половине 20‑х годов уже господствовала теория «третьего этнического элемента» — «третьего этнического элемента в созидании Средиземноморской культуры, то есть до-индоевропейской и до-семитической расы, когда-то раскинутой по всему обширному району юга Европы и Передней Азии и потом залитой семитическою и индоевропейскою волнами с сохранением нетронутых оазисов на Пиренеях, Кавказе и Средней Азии у Памира» [Мещанинов 1926: 5]. Ясно было, что первоначальная кавказская привязка термина «яфетический» уже не годилась, и потому термин «яфетический» был назван «условным библейским» [там же]. Шли поиски реликтов третьего элемента. Интересен здесь методический подход. Выявляются древние термины действительно диффузной семантики. Эта диффузность говорит о древности. Они все имеют простую фонетическую структуру. Но эта простота опять же говорит о древности. Следовательно, это слова яфетического фонда.

Однако уже в книге 1929 г. Мещанинов формулирует теорию о том, что «индоевропейские языки Средиземноморья никогда и ниоткуда не явились. Н. Я. Марр признает, что индоевропейские языки составляют особую семью, но не расовую, а как порождение особой степени, более сложной, скрещения, вызванного переворотом в общественности в зависимости от новых форм производства» [Мещанинов 1929: 55]. Поэтому постепенно Марр переходит от идей гибридизованности к идеям переходных типов и переходных стадий. «Индоевропейские языки, равно как и языки других семей, признаются дальнейшей стадией развития яфетических, а сама яфетидология обращается в общее учение об языке» [там же: 74]. Таким образом, термин «яфетический» уже начинает терять свой объект.