Несмотря ни на что (СИ)

А Джон, напротив, позабыв о фильме, неотрывно смотрел на друга, наблюдая за игрой теней и света на его лице и в который раз прокручивая в голове преследовавшие его все последние дни мысли.

С того момента, как в больничном коридоре прозвучали неловкие извинения, прошло пять дней. Слова Шерлока оказались для Джона полной неожиданностью — в конце концов, тот терпеть не мог признавать свою вину, — но они подарили надежду. Ему хотелось верить, что этот разговор, ничего кардинально не изменивший, был первым шагом на пути к примирению.

Однако прошли первые сутки, большую часть которых Джон провел в постели, а все оставалось по-прежнему. Они словно застыли на некой границе, неспособные двинуться в ту или иную сторону. Их диалоги крутились вокруг повседневных забот и малозначительных мелочей, никогда не касаясь того, что было, или же что их ждет впереди, как будто существовало лишь здесь-и-сейчас, где оба проживали один час за другим, прекрасно отдавая себя отчет об остающихся без ответа вопросах, но предпочитая игнорировать их существование.

Не единожды Джон пытался собраться с духом и начать этот разговор, но язык всякий раз примерзал к нёбу. Ему казалось, он стоит на краю, одновременно отчаянно желая узнать, что там, внизу, и боясь сделать шаг. Этот странный нейтралитет был мучительно неуютен, и Джон весь извелся, ожидая что хрупкий мир вот-вот рассыплется в прах.

Единственным его утешением в сложившейся ситуации было наблюдение, сделанное на второй день, когда боль немного отступила, голова перестала гудеть и пульсировать, и он, вместо того, чтобы вновь и вновь мысленно прокручивать все, что они обходили молчанием, решил сосредоточиться на поступках друга. И то, что он увидел, отчасти развеяло опасения.

Джон даже не предполагал, что Шерлок способен на такое чуткое внимание. Он не подавлял его заботой, но и не выполнял механически обязанности сиделки. Быть может, изначально в основе его действий и лежало желание извиниться, не повторяясь вслух, однако существует огромная разница между дотошным, но равнодушным вниманием за исполнением рекомендаций врачей, чтобы он поскорее пошел на поправку, и предоставлением множества вроде бы не важных для выздоровления, но дарящих ощущение комфорта и уюта мелочей. Шерлок следил, чтобы он вовремя принял лекарства, был сыт, в тепле и не испытывал недостатка в общении — и нисколько этим не тяготился. Он не пытался заслужить этим одобрение, просто делал то, что считал нужным, давая понять все без слов.

Более того, он сумел найти компромиссное решение, позволившее не оставлять Джона одного, не поступаясь при этом требованиями ржавеющего от скуки разума. Большинство экспериментов проводилось не в лаборатории Бартса, а на кухне, а с заглянувшего проведать их Лестрейда детектив безапелляционно потребовал материалы по нераскрытым делам, способные дать пищу неутомимому интеллекту.

В результате в квартире воцарилась атмосфера умиротворенной размеренности, которой, как обнаружил Джон, ему страшно не хватало. Все эти месяцы после возвращения Шерлок казался закрытой книгой, безразличным к участию Джона в его жизни. Теперь друг активно интересовался его мнением, обсуждая с ним свои мысли по любому поводу, будь то расследование или какие-то бытовые мелочи.

И потом — прикосновения.

Они входили в их жизнь постепенно, начинаясь с малого — вроде бы случайные контакты, когда Шерлок передавал ему чай или помогал устроиться удобней, но даже мимолетное касание пальцев отзывалось в нервах жарким покалыванием. А затем стало очевидно, что возведенные и столь тщательно оберегаемые обоими границы личного пространства стираются все сильнее. Шерлок, не задумываясь, садился рядом, Джон без колебаний мог положить ладонь ему на локоть или плечо, подергать за рукав или взять за запястье, чтобы привлечь внимание.

Не прошло и нескольких часов с момента, как он впервые за долгое время отважился на это, как Шерлок ответил тем же и теперь, не стесняясь, порывисто хватал его за здоровую руку в минуту озарения или мягко отодвигал с дороги, взяв за бедра. А у Джона всякий раз перехватывало дыхание, и тело наполнял низкий гул, словно Шерлок был магнитом, к которому притягивало все железо в его крови.

Разумеется, в этом не было ничего нового. Подобное уже происходило между ними, как раз перед тем как Мориарти разыграл финальный акт своей жестокой пьесы. Джон помнил, как вибрировал насыщенный электричеством, словно перед грозой, воздух, покалывание вдоль затылка и жаркий торопливый стук пульса в ушах, когда Шерлок встречался с ним глазами и не спешил отводить взгляд.

Джон считал, что разлука и злость уничтожили их взаимное влечение, оставив лишь горечь и пустоту, но оказалось, что оно лишь впало в анабиоз и только теперь, получив второй шанс в наблюдавших когда-то его зарождение стенах дома на Бейкер-стрит, вновь пустило ростки.