Несносный ребенок. Автобиография

В армии я не служил ничему и никому, в конце концов меня оставили в покое и дали заниматься единственным делом, которое меня интересовало: я уселся за письменный стол.

– 11 –

Был канун 18 марта, когда мне должно было исполниться двадцать лет. У меня была увольнительная на выходные, и я решил проведать маму и ее семью. Они по-прежнему жили в Сене-и-Марне, но переехали немного дальше, в еще более богатый дом. Дела у Франсуа шли хорошо. Это место называлось Пти-Париж, Маленький Париж.

На Лионский вокзал поезд, как обычно, опоздал, и я пропустил свою пересадку на Куломье на Восточном вокзале. Тогда я сел на 23-часовой поезд и доехал до Гретца. Мне оставалось преодолеть всего километров двадцать, чтобы добраться до места. Автостопом. Часовая стрелка миновала цифру 12, мне официально исполнилось двадцать лет, и, хотя я стоял с поднятым вверх большим пальцем вытянутой руки на обочине небольшой проселочной дороги, на моем лице играла широкая улыбка.

Передо мной остановился дальнобойщик. Он с трудом боролся со сном, и ему нужен был кто-то, с кем можно было поболтать. Я рассказал ему, как служу в армии, он рассказал, как служил в Алжире. Мой попутчик высадил меня на повороте. Мне оставалось пройти всего четыре километра вдоль замерзших свекольных полей. Было уже два часа ночи, и я понимал, что никто в такой час не поедет по этой дороге. Но мне было плевать, мне исполнилось двадцать, луна сияла, воздух был свеж, а свекольные поля покрыты снегом. Жизнь была прекрасна.

Около четырех утра я добрался наконец до дома. Первым поздравил меня с днем рождения Джерри. Я заварил себе чаю и смотрел, как светлеет небо, но усталость взяла свое, и я решил немного поспать. Через два часа я услышал, как во дворе завелся мотор машины. Я быстро оделся и спустился вниз. На кухне никого не было, но мама как раз вбежала с улицы, видимо, что-то забыла, уходя.

– Ах! Ты тут? Мы не хотели тебя будить. Мы уезжаем на юг. Собираемся подписать договор на покупку нового дома. Здорово, правда? Вернемся в воскресенье вечером. С днем рождения! – пробормотала она, разыскивая ключи.

В воскресенье вечером я как раз буду в поезде, но я не успел этого сказать, ей уже сигналил Франсуа. Мама исчезла, с едва заметной смущенной улыбкой. Я слышал, как заскрипели ворота и от дома, как всегда, на полной скорости отъехала машина. На столе лежала записка с поздравлением, которую я заметил издали. А рядом – худший из подарков: чек. Я предпочел бы цветок, яблоко, рисунок. Я предпочел бы все что угодно, только не чек. Я порвал его на тысячу клочков, даже не взглянув. У меня свело живот, а по щекам, без спроса, текли слезы.

Мне исполнилось двадцать лет. Я застрял в армейском бараке, в месте едва мне знакомом, в пятнадцати километрах от ближайшего города, где у меня опять-таки не было ни единого друга. Моя мать отправилась на юг, а отец находился на востоке. Даже Джерри вздыхал в своем углу, так ему было меня жаль.

Битый час просидел я за кухонным столом, плача и глядя на клочья моего чека. В таких случаях необходимо набраться терпения и ждать, когда пройдет гроза, чтобы машина снова завелась. Как это часто бывает, меня заставил двигаться голод. Был уже полдень. В холодильнике оставались лишь объедки, но я не намерен был сдаваться. Мне исполнилось двадцать, и я хотел не просто поесть, но отпраздновать это событие.

Я спустился в подвал, где стоял морозильник, достал из него отличного двухкилограммового лангуста, которого Франсуа запас на Рождество, и большой пакет малины.

Пока лангуст кипел в подсоленном масле, я приготовил себе малиновый пирог. Сварил пасту, заправив ее небольшим количеством соуса, красиво накрыл на стол и угостил себя целым лангустом. Затем установил двадцать свечек на малиновом пироге. Одно мгновение я смотрел на маленькие язычки пламени, плясавшие в мою честь. Я даже слышал их потрескивание, такой тяжелой была тишина в доме.

– С днем рождения, – сказал я себе немного дрогнувшим голосом.

Пирог получился отличным, так сказал мне Джерри. Правда, он не лез в горло, и я с трудом его глотал, даже с ванильным мороженым. Я оставил на видном месте три куска, рядом с клочьями чека, и в свою очередь черкнул пару слов: «Спасибо за все».

Потом бросил на дно сумки несколько чайных пакетиков и отправился в Шамбери на целый день раньше срока.

* * *

Меня демобилизовали 6 апреля, на пять дней позже моих товарищей. Я сдал униформу и уже в штатском в последний раз пересек плац. Ноги подгибались от страха, что меня не отпустят. В нескольких метрах от выхода с территории части какой-то голос выкрикнул мое имя, и сердце сжалось от страха. Ко мне неторопливо приближался мой командир. Я опасался худшего.

– Рядовой Бессон, удачи и снимайте нам прекрасные фильмы!

Руки у меня опустились. Впервые кто-то подбодрил меня, одобрив мой выбор. На глаза навернулись слезы.

– Благодарю, мой командир.

Едва миновав проходную, я ускорил шаг и шел все быстрее и быстрее, пока не побежал как угорелый. Я не хотел оборачиваться, не хотел, чтобы меня окликнули, я хотел просто убежать и забыть.