Несобранная проза

Оказалось, что дом не перестроили, и доска с подписью висела, но само обиталище значительно изменилось, чего, впрочем, не заметили старческие глаза лизиного руководителя. Сама же княжна не поразилась обстановкой, или потому, что была слишком расстроена, или потому, что, проживая все время за границей, отвыкла от русских обычаев и думала, что такими петербургским гостиницам и полагается быть. Конечно, ее новое жилье совсем не походило на американские отели, в которых она привыкла жить с Сандрой Яковлевной, но ведь и положение ее было совсем иное.

Алексей Прохорыч вошел в роль дядьки, распоряжался, открывал барышнины сундуки, делал наставления коридорным и прочим слугам, которые собрались даже из других этажей, чтобы подивиться на небывалое в их заведении зрелище. Наконец, подали завтрак, и Алексей Прохорыч стал откланиваться.

– Вы уже уходите?

– Так точно, барышня, нужно и домой.

– Останьтесь еще немного.

– А что, прибить что-нибудь потребуется?

– Нет, прибивать ничего не надо, но все-таки посидите, я скажу тете, что задержала вас. А то мне страшно!..

– Чего же вам страшно, Елизавета Никитична? Это дом надежный, и в дверях есть ключ.

– Я не так сказала. Мне не страшно, а мне очень горько и скучно. Мне очень трудно оставаться одной.

– Так поедем обратно к тетушке.

– Нет, туда я не поеду.

– По какой причине?

– Я туда не могу вернуться, потому что, по правде сказать, Нина Яковлевна меня просто прогнала.

И Лиза залилась слезами. Алексей Прохорыч подошел к ней ближе и сказал совсем тихо:

– Не надо так убиваться, и говорить мне, пожалуй, ничего не надо: я и так сердцем понимаю, что случилось и даже знаю, почему это произошло.

– Почему произошло? – Потому что я – отроду несчастная и потому что люди злы.

– Это, конечно, тоже правда. Но не в этом главная причина.

– В чем же главная причина?

– От кровей вы уходите, потому и я вас так возлюбил, может статься.

– От каких кровей? – спросила Лиза с некоторым испугом.

– От иных и ко мне приближаетесь.

Княжне вспомнились слова Нины Яковлевны, что Прохорыч выживает из ума, и она подумала, не права ли на самом деле была ее тетушка. Но слуга, наоборот, смотрел совершенно осмысленно, даже более вразумительно, чем за минуту перед этим. Может быть, он сумасшедший? Но вдруг она что-то поняла.

– Алексей Прохорыч, разве я незаконная или приемыш?

– Нет, барышня, вы законнейшая дочь покойного Никиты Яковлевича и их законной же супруги. В этом я вам свидетель.

– Ничего не понимаю. В чем же тогда дело? О каких кровях вы толкуете?

– Вы, барышня, не волнуйтесь, а говорю я вам о вашей матушке, к которой советую и обратиться.

– Так ведь моя мать давно умерла?!

– Отнюдь нет, жива и по сию пору.

– Что вы говорите? Может быть, и отец мой жив? – Нет, батюшка ваш уже семнадцать лет, как скончавшись.

– И вы знаете мою мать?

– Очень даже хорошо.

– Так ведите меня, ведите скорей… Но все-таки какая же кровь?

– Не волнуйтесь, барышня; к матушке, если угодно, я вас сведу и все объясню, но раньше всю биографию жизни нужно вам представить.

– Но отчего же от меня скрывали, что моя мать жива? Или они сами не знали об этом?

– Отлично знали, и прекрасно понятно, отчего скрывали, а если вы возьмете на полчаса терпения, я вам все до ясности расскажу.

– Я вас слушаю.

VI.

Елизавета Никитична слушала с нетерпением, вполне понятным, досадуя на медлительность рассказчика, который старался свою «биографию жизни» лизиных родителей разукрасить доступными ему цветами красноречия. Слушала она серьезно, лишь изредка утирая набегавшие слезы или задавая нетерпеливый вопрос. Видимых доказательств ее волнения или расстройства больше никаких не было заметно.