Несобранная проза

То, что Лиза узнала из пространного повестовования Алексея Прохорыча, сводилось к следующему: ее отец, покойный князь Никита Яковлевич, был страшный путаник и заболтушка. Кроме того, был он удивительным упрямцем и любил делать назло. Покуда у него было состояние, все эти недостатки не причиняли никому особенного беспокойства, а людям, мало знавшим князя, были даже милы, давая материал для многочисленных смешных историй. Но когда в кармане Никиты Яковлевича оказался последний полуимпериал и он должен был скрыться с блестящего горизонта и для престижа вдруг воспылал страстью к сельскому хозяйству, то он переехал на хутор к сестрам, где изображал Меншикова в ссылке. Его сестрицы, конечно, немало тужили над его не то чтоб слишком княжеским проспектом жизни, но еще больше доставляло им неудовольствия и хлопот то обстоятельство, что князь Никита и в уничижении своих повадок не бросил, а также все хорохорился и путался. Разумеется, размах уже не тот, да и направление княжеским причудам дано было несколько иное. Теперь Никита Яковлевич все изображал какие-то сельскохозяйственные усовершенствования и хлопотал о каких-то патентах. Конечно, не оставлял и сердечных похождений, но тут поневоле должен был ограничиваться сельским жанром. Сестры пилили его с двух сторон и ни воли, ни денег ему не давали. Но, как всегда, даже самое добродетельное занятие, будучи доведено до крайности, может принести вред, так случилось и теперь. Никита Яковлевич завел довольно обыкновенный роман с крестьянской девицей Пелагеей Ивановой, а сестры стали его корить за это особенно усердно, совершенно забыв, какой он упрямец и как любит делать назло. Неизвестно, показалось ли князю от попреков, что Пелагея Иванова необыкновенно ему дорога или ему хотелось посмотреть, что будет с его сестрицами от его выходки, – но только он взял и женился на вышеупомянутой крестьянской девице. Нужно отдать справедливость, что она никакого стука и бряка из своей женитьбы не делала, а все это произошло очень даже тайно, но тем большее было удивление княжеских сестер, когда Никита Яковлевич вернулся в один прекрасний вечер из сельской церкви под ручку с молодой женой, и, вошедши в гостиную, объявил:

– Вот, дорогие Ниночка и Сандра, имею честь вам представить – моя супруга Пелагея Ивановна, можете звать ее Полиной.

Сестры сначала было не поверили, но вслед за князем на крыльцо всходил приглашенный им же священник, который подтвердил княжеские слова. Против совершившегося факта сестры Никиты Яковлевича не спорили, прошептали что-то про новый крест и зажили по-прежнему, очистив для молодой княгини одну из девичьих.

С молодой родственницей обращались ни хорошо, ни плохо, скорей всего никак не обращались и, в сущности, были почти рады, потому что братец больше дома сидел. Но князь скоро опять уехал в Петербург хлопотать о каком-то патенте и уж домой не возвращался. Раскипятился в каком-то правительственном учреждении и тут же упал замертво. А когда его доставили в гостиницу, так ему никаких патентов, кроме отпуска, в руки не надо было. Молодую княгиню одели в траур и держали в барском доме, пока не выйдут месяцы, и даже потом, когда уж она родила девочку Лизу, ее оставили выкормить ребенка, а затем, дав сто рублей, превратили в первобытное состояние и отпустили на все четыре стороны. А девочку оставили у себя, воспитывая в таких понятиях, что, мол, папа князь Никита Яковлевич и мама Поля умерли, когда Лиза была еще в младенческих годах.

– Это ужасно! Ужасно! – прошептала Лиза, смотря на нетронутый завтрак. – Но отчего вы знаете, что мать моя жива и здесь?

– Потому что я еще тогда их знал и потом от времени до времени захожу и мужа ее хорошо знаю.

– Разве она еще раз вышла замуж?

– А как же! Очень даже скоро после всей этой истории. Я думаю, старшей дочке теперь уже шестнадцатый год идет!

– Кто же ее муж?

– Петр-то Антонович? Столяр… Всегда был столяром. Теперь у них свое обзаведение.

– Но почему вы думаете, что мне всего удобнее будет отправиться к ним? Они, я думаю, позабыли о моем существовании.

– Это возможно, но, как я вижу, что вы барышня простая, и их я знаю за людей простых и сердечных, то я думаю, что это очень просто и обойдется. Без всяких куражей.

– Да вот вы в этом смысле и говорили, что тетушки мои все помнят мое происхождение? –

– Да, Елизавета Никитична. Происхождение у вас самое досадное и даже, сказал бы я, соблазнительное.

– Оттого и вы ко мне расположены?

– Может быть, этого наверное сказать не могу. Но все-таки не забуду, не могу забыть, что вы – наша смоленская и Пелагеина дочка.

– Это все очень странно и неожиданно, что я узнаю. Никак не могу сообразить, как мне поступать.

– Ну, подумайте, подумайте, а мой совет – много думать не следует. Вы меня простите, у вас от тетушек-то есть деньги?

– Нет. У меня от дороги осталось десять рублей.