– Этого я не знаю, но что действительно могу понять, что вы нам не чужая и деться вам больше некуда. Я сейчас съезжу за вашими вещами, и завтра мы подумаем, что делать. Мой совет вам – не огорчаться и скорее лечь спать, потому что ведь мы будем подымать вас с петухами. Первое, что это вам непривычно, а потом, вам нужно теперь больше сил копить, однако, надеюсь, что все обойдется, как следует. А на Пелагею много не смотрите, что она будет над вами причитать.
– Зачем же мне теперь плакать? Господь мне новую дочку дал, да еще сразу какую большую! А у перегородки я повешу занавеску, и никто вас тревожить не будет…
Петр Антонович разрушил мечтания своей жены насчет того, что новая ее дочка будет ей помогать в хозяйстве, шить и т. п. Конечно, он рассуждал совершенно правильно, что каждому человеку нужно заниматься и делать то, что он умеет, и потом, видя искреннее желание Лизы не сидеть сложа руки, а чем-нибудь быть полезной и занятой, стал подыскивать ей какой-нибудь подходящей работы, имея в виду именно ее образование и знание языков. Те, у кого он спрашивал, удивлялись, почему это у простого столяра такая странная протеже, но Петр Антонович вкратце объяснил, в чем дело, и даже находил кой-какие уроки и переводы. Удивляться этому нечего, потому что Лизин отчим по своему ремеслу бывал в разных кругах общества и, будучи ни барабошкой, ни болтуном, а человеком хотя и простым, но очень достойным и скромным, снискал доверие и уважение ото всех, кто знал его ближе. Петр Антонович рассказывал свою историю неоднократно в разных местах, так что многие из его заказчиков, знающие друг друга, выучили ее почти наизусть, причем между собой называли Лизу не иначе как «княгиня от Покрова», хотя она и была всега княжной. Ей самой расспросами не докучали, а смотрели на события просто и прямо: княгиня так княгиня, чего на свете не бывает. Так Лиза и зажила, на чужой взгляд, может быть, и скучновато для молодой и красивой девушки, да нельзя сказать, чтоб и Лиза иной раз не вздохнула, но все-таки находила, что этот способ житья лучше тех, что она испытала, и не могла забыть, что обязана она этим человеку совсем почти постороннему, но сердечному и рассудительному, который делал добро не по отвлеченным филантропическим причинам, а просто потому, что хотел помочь девушке, которой некуда было деваться и которую судьба поставила перед ним; и потом опять-таки на так, как отвлеченно он находил бы наилучшим, а как в настоящем данном отдельном случае он мог всего удобнее. Лиза утром ходила на урок, а вечером, когда уже дети лягут спать, устраивалась около матери со своими переводами. Пелагея не раз говорила:
– А все-таки, Лизанька, не так тебе надо было жить! Все-то ты работаешь, а ты к этому не привыкла, да и годы твои не такие.
– Я работаю не так уж много, и это мне доставляет удовольствие. Вы все трудитесь, а мой возраст что же? Я думаю, в молодости еще легче работать, чем стариком.
– В молодости, Лиза, любить надо.
– Я и так люблю: вас, мама, Петра Антоновича, своих братьев.
– Ах, какая ты смешная, Лиза! Рассуждаешь, как монашка. Я говорю, так любить, ну гулять что ли, замуж выйти.
– Отчего же мне замуж не выйти? Я от этого и не отпираюсь, если кто-нибудь меня полюбит и сам придется по сердцу.
– Очень это трудно, дочка! Барин тебя отыскивать у нас в мастерской не станет, а за простого ты сама не пойдешь. Да простой человек и сам на тебе не подумает жениться, все-таки ты княгиня у нас.
– Отчего же простому человеку и не жениться на мне? Я же вот живу с вами, никому не мешаю, и самой мне легко. Нет, если бы вот такой человек встретился, как Петр Антонович, я бы с удовольствием вышла за него.
– Нет, все-таки, как человек подумает, что ты – княгиня, так и остановится.
– Вы же сами, мама, были княгиней, а потом, какая же я княгиня? От Покрова? – Видя, что ее слова не успокоили Пелагеи Ивановны, Лиза продолжала с улыбкой: – А может случиться, что какой-нибудь Бова-королевич меня и здесь отыщет.
– Мало теперь что-то таких королевичей.
– Ну да ведь и красавиц таких немного, как я, – и Лиза даже подошла к зеркалу, будто для того, чтобы убедиться в справедливости своих слов.
Изредка заходил Алексей Прохорыч и передавал, какое впечатление произвело Лизино решение на Нину Яковлевну. Конечно, прежде всего, попало ему, старику, зачем он открыл барышне тайну и вообще сунулся не в свое дело. Но хотя его и бранили, видно было, что барыня отчасти довольна, что племянница устроилась и докучать ей не будет; о ней же самой отзывалась так, что, мол, де она неблагодарная девчонка, сама не знает, чего хочет, и что не может же Нина Яковлевна приезжую племянницу сажать себе и своим дочерям на голову.