Несравненная

Они благополучно доехали до Круглой, вовремя сели в поезд, который отбыл согласно расписанию, ни минуты не задержавшись, в сторону первопрестольной Москвы.

И никто из них, даже Арина, представить себе не мог, что в Иргите, еще не закончившись, продолжала катиться своим ходом неожиданная и путаная история, участниками которой они были совсем недавно.

16

Мелкие камешки, весело булькая, падали в воду, оставляли после себя маленькие круги, и быстрое течение сразу же уносило их в сторону. Вода текла мутная, серая, как всегда бывает в пору половодья. Филипп смотрел на реку, бросал в нее камешки, в изобилии валявшиеся у него под ногами, и время от времени вздрагивал, передергивая плечами, будто его знобило. Сидел он здесь, на берегу Быструги, уже не первый час, устроившись на кривой старой коряге. Солнце светило ему прямо в глаза, он прищуривался, но с места, чтобы сесть удобней, не двигался. Филипп, похоже, толком и не понимал, где находится, потому что мысли его обретались далеко отсюда, словно пребывал он в низком и незаметном домике на Почтовой улице, где ротмистр Остальцов сурово смотрел на него умными, холодными глазами и строго спрашивал:

– Почему только сегодня пришел? Я тебя еще три дня назад ждал!

– Бумажку потерял, – слукавил Филипп, – и вспомнить не мог – какая улица? Вот вспомнил сегодня, и сразу к вам.

– Не ври, Травкин. Врать будешь в другом месте, а здесь – не надо. Дожидался, когда Арина Буранова из Иргита отбудет? Так? Так! И рассуждал ты следующим образом: мало ли что в голову придет этому ротмистру? Может, он гадость какую задумал? Поэтому только сегодня и явился, когда уже Буранова в поезде едет. Молодец, ничего не скажешь. Да ты присаживайся, Травкин, иначе, стоя, еще больше наврешь. Присаживайся, разговор у нас долгий будет.

Филипп терялся перед ротмистром Остальцовым, как растерялся еще там, на полевой дороге, где они с Лиходеем поджидали казачий обоз. Когда дождались, ротмистр быстро подошел к Филиппу и вручил клочок бумаги, приказав явиться завтра же по указанному адресу. И так это сказал, что ясно стало – не явишься, хуже будет. Но явился Филипп только сегодня, по той самой причине, о которой Остальцов без труда догадался. С разу видно, что такого умника и на хромой кобыле не объедешь.

А дальше пошел разговор, и был он действительно долгим. Остальцов вытянул из Филиппа все подробности: и про давнее убийство Астрова, и про суд неправедный, и про инженеров Свидерского и Багаева, и про Арину, и про Петрова-Мясоедова, и даже про Алпатова, который исчез бесследно и до сих пор не появился… До самого дна выпотрошил. Филипп вспотел, хотя в домике, где на окнах висели плотно задернутые темные занавески, было сумрачно и прохладно.

Закончив допрос, Остальцов задумался. А когда заговорил, после продолжительного молчания, голос у него зазвучал уже не столь сурово:

– Придется тебе все, что рассказывал, еще раз повторить, в полиции. Дело-то уголовное, им полиция будет заниматься. Глядишь, к тому времени и инженеры вернутся.

– Когда это будет?! – не удержался и спросил Филипп.

– Да кто же его знает, – Остальцов поднялся из-за стола, – такие дела, Травкин, в одночасье не решаются.

– А вот мое решилось. Охнуть не успел, как железные браслеты накинули.

Остальцов промолчал, сделав вид, что не услышал. И показал рукой на дверь, давая понять, что Филипп теперь свободен.

И вот сейчас он сидел на берегу Быструги, бросал в воду мелкие камешки и продолжал вздрагивать под жарким солнышком, зябко передергивая плечами. Не от озноба вздрагивал, а от простого и страшного решения, которое принял, когда вышел из низкого и незаметного домика на Почтовой улице, унося в памяти после долгого разговора только последние слова Остальцова о том, что такие дела в одночасье не решаются. Он-то, простодырый, думал, чистосердечно рассказывая ротмистру обо всем, что ему было ведомо, что тот прямо сейчас же отправится к Естифееву, чтобы арестовать его… Разбежался на вороных…

Филипп выгреб из-под ног целую пригоршню камешков, швырнул их скопом в реку и поднялся с коряги.

Все ему теперь стало ясно и просто, как жаркий и солнечный день.

Прошло не больше часа, и он уже громко стучал крепко сжатым кулаком в калитку высоких, глухих ворот перед естифеевским домом. Открыл ему Анисим. Так удивился, что даже отшагнул назад, освобождая проем калитки. Филипп вошел в ограду, коротко сказал:

– Веди к хозяину, разговор к нему имеется.

Анисим, ничего не отвечая, отшагнул еще дальше. В глазах его, обычно уверенных и наглых, светилась растерянность.

– Ты чего, Анисим, оглох, пока мы с тобой не виделись? Ясно же сказал – веди к хозяину!

– Погоди тут, доложу сначала, – голос у естифеевского работника осел и охрип.

– Докладывай, только ногами поживей шевели!

Вернулся Анисим не скоро, видно, не сразу решил Естифеев – принимать ему незваного гостя или не принимать? И все-таки решил принять.

– Пошли, – Анисим направился в дом, поднимаясь на ступеньки высокого крыльца и часто оглядывался назад, словно проверял – идет ли Филипп следом? Тот не отставал.