Несравненная

А утром, на общем построении полка, был получен приказ – готовиться к набегу в японский тыл. Операция была задумана с размахом: кроме Второго казачьего полка шли три эскадрона драгун, сотня пограничной стражи, сотня пехотных охотников, посаженных на коней, батарея полевых орудий с прислугой и команда саперов. Задача ставилась простая – выйти японцам в тыл, перерезать дорогу, ведущую к железнодорожной станции, разгромить транспорты, которые двигаются по этой дороге, а после занять и саму станцию, разрушить на ней все, что возможно. Расчет на успех дерзкого набега строился на внезапности и на том, что японцы не ожидают от отступающих русских войск столь решительных действий.

День ушел на подготовку к набегу. На следующее утро, едва лишь проклюнулся рассвет, сводный отряд вышел в путь. Конские копыта, колеса повозок и орудий, обмотанные тряпками, громких звуков не издавали, но слышался глухой, постоянный шорох, словно ползло по земле огромное чудище. Лошади, будто проникшись общей людской тревогой, не всхрапывали и не ржали.

И вот так, с глухим шорохом, не обозначив себя, сводный отряд проскочил на заранее разведанном стыке японских батальонов и дальше, втягиваясь во вражеский тыл, пошел на рысях. Полный рассвет, когда на востоке обозначилась зыбкая розовая полоса встающего солнца, застал на марше.

Свою сотню Николай вел, согласно приказу Голутвина, в авангарде, постоянно высылая вперед разъезды; пока они возвращались и докладывали, что ни хунхузов, ни японцев вокруг нет. Попалась лишь по пути небольшая китайская деревня, и от жителей удалось узнать, что недавно здесь побывали японцы, но быстро, прихватив с собой продовольствие, ушли.

Отряд, не прерывая быстрого хода, продвигался вперед. После обеда остановились на короткий привал. И снова команда – по коням! Тянулись бесконечные поля, изредка попадались китайские деревушки, в которых, кроме жителей, никого не было. Напряжение нарастало – не может ведь так быть, чтобы даже паршивого японского разъезда не встретилось, ни одного хунхуза.

– Таким манером, Николай Григорьевич, мы и до самой Японии доскачем! – хохотнул Корней Морозов.

– Япония на островах располагается, – хмуро отозвался Николай, – по морю не поскачешь.

– А чего? Ничего, вплавь одолеем! – снова хохотнул Корней и тут же смолк, оборвав смех, зорко вгляделся и тревожно доложил: – Кажись, наши летят… Точно, наши…

На полном скаку подлетел разъезд.

И с этого момента все спуталось, сплелось в один обжигающий тугой комок. День, ночь, утро, вечер, стрельба, рубка, крики, хрипы, полыхающие огнем японские транспорты, черные столбы дыма, вздымающиеся к небу, пот, грязь и невесомое, почти неощутимое от ярости схватки тело… Разлюбезное дело – казачий набег. Лихой, стремительный, как зигзаг молнии. За все долгое, муторное и тягучее, как тесто, отступление, брали казаки, драгуны и пехотные охотники полной мерой – дорога, ведущая к станции, еще недавно забитая транспортами, пылала на десятки верст, и легкий ветерок разносил по окрестным полям сажу, которая летела густыми хлопьями, будто черный снег.

Станцию брали с ходу. Батарея выкатилась на небольшую горушку, и орудия, тяжело ахнув, выпустили первые снаряды.

«Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходящия, от сряща, и беса полуденнаго…»

Николай вел свою сотню в атаку. Из станционных строений, из-за каждого угла японцы вели огонь, отчаянно защищаясь и отстреливаясь. Но казачьи кони уже перелетали через траншею, а с земляного вала, который полукругом опоясывал станцию, дружно бежали спешившиеся пехотные охотники, врывались на станцию, где на путях отчаянно дергался паровоз, пытаясь набрать ход. Но снаряд угодил точно в кабину, взметнул желтое пламя взрыва, и паровоз замер.

Японский офицер, широко расставив короткие, кривые ноги, бесстрашно стоял перед летящими на него казаками и стрелял, будто на учении – четко, быстро. В грохоте и пальбе различил Николай посвист пули, и опалило коротко: «Не моя!» Верил он, что слышишь свист только той пули, которая летит мимо, а ту, которая тебе предназначена, никогда не услышишь. Круто потянул повод влево, припал к гриве Соколка и сразу же выпрямился, взметывая шашку. Блеснула острая сталь, карабин выпал из рук, а фуражка, слетевшая с разрубленной головы офицера, долго еще катилась по земле.

На полном скаку Николай оглянулся, увидел растекающихся по станции казаков и пехотинцев-охотников и понял, что организованное сопротивление японцев сломлено, теперь оставалось лишь добить тех, кто пытался отстреливаться.

Добили быстро. Пленных не брали. Куда потом с ними?

Через полтора часа последовала команда – отходим. Словно волна отряд откатился от станции. Последними уходили саперы, а за ними вздымались взрывы, разметывая железнодорожные пути, склады и вагоны. Станция горела, огромное черное облако, наклонившись в сторону солнца, косо вытягивалось до самого неба.

«Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему…»