Несравненная

Подпоручик говорил торопливо, словно боялся, что Арина его не дослушает и уйдет. Но Арина уходить не торопилась и разглядывала его, не скрывая своего любопытства и симпатии – очень уж хорош и простодушен был он в своем смущении.

– Что же мы стоим? Идите в свое купе, располагайтесь, а после прошу ко мне – чай пить. У меня очень хороший чай имеется.

Она радушно угощала Киреевского чаем, конфетами, печеньем – благо, что провизией в дорогу Ласточка снабдила с великим усердием, еще на месяц вперед хватит – а подпоручик, отойдя от первого смущения, рассказывал про китайцев, которые поразили Арину своим нищим видом:

– Живут они грязно, в фанзах иногда дышать нечем, но зато на огородах у них – идеальный порядок. И трудятся там от зари до зари, не разгибаясь. А крыши в фанзах у них сделаны из сухого гаоляна, ну, стебли, как у нашего подсолнуха, только потолще. И горят эти фанзы от любой искры. Как наши костер рядом разведут, так, глядишь, фанзы нет…

– Скажите, Петр Антонович, – осторожно перебила его рассказ Арина, – а вам Ивана Михайловича Петрова-Мясоедова встречать не доводилось?

– Нет, к сожалению, я недавно прибыл. Но слышал, рассказывали, как они с полковником Гридасовым два состава со снарядами в Порт-Артур провели. Вот славное было дело! Под самым носом у японцев проскочили и назад вернулись. А что он ранен теперь, вы не переживайте, Арина Васильевна, выздоровеет. Говорили мне, что он здоровья отменного, значит, обязательно выздоровеет. А тут еще вы приедете… Да если бы ко мне такая дама приехала, я бы из гроба встал!

Последняя фраза вырвалась у подпоручика, похоже, совсем нечаянно, и он снова засмущался, даже недоеденное печенье отложил в сторону, хотя видно было, что сладкое он любит, как мальчишка.

До Харбина ехали несколько суток. И чем дальше ехали, тем сильнее ощущалось дыхание войны: станционные здания были обложены мешками с песком, кругом часовые, то и дело возникали невдалеке конные разъезды пограничной стражи. Киреевский старательно рассказывал Арине обо всем, что виделось за окном, и также старательно успокаивал ее, что на этом участке дороги всегда тихо и ничего страшного случиться не может.

Под вечер блеснула река Сунгари, и поезд пересек длинный мост, который тщательно охранялся: часовые, мешки с песком, орудия, на воде – сторожевые баржи.

– Вот мы и прибыли, Арина Васильевна. Перед нами – славный город Харбин, – подпоручик Киреевский посмотрел на Арину, и нетрудно было догадаться, что ему жаль расставаться со своей спутницей, будь его воля, он бы и дальше поехал с ней в любую сторону.

На вокзале они взяли извозчика, и по дороге Киреевский снова рассказывал Арине, теперь уже о Харбине. Утверждал, что это совершенно русский город, что есть здесь замечательный Свято-Николаевский собор и что сухие бревна для этого собора привезли из России, что улицы называются необычно – Конторская, Офицерская, Китайская, Цветочная, и что имеется в городе даже кафешантан «Бельве», принадлежащий грузину Гамартели, прибывшему почему-то из Нерчинска, и много еще чего рассказывал, но Арина слушала невнимательно и по сторонам почти не смотрела. Город ее не интересовал, она думала сейчас только об одном – о предстоящей встрече с Иваном Михайловичем.

Извозчик остановился возле длинного одноэтажного здания, над низким крыльцом которого ясно виделась вывеска: красный крест, а над ним, полукругом, надпись «Лазарет». Арина вышла из коляски, Киреевский вытащил ее чемоданы, занес их в лазарет, и начал прощаться.

– Спасибо вам, Петр Антонович, – поблагодарила его Арина, – теперь уж я сама. Полковнику Гридасову низкий поклон от меня передайте.

– Обязательно передам, – пообещал Киреевский и заторопился к коляске.

Арина осталась одна в маленьком коридоре, где уже чувствовался густой запах лекарств и чего-то еще – тяжелого, душного. Она еще не знала, что это был обычный для лазарета запах страданий.

Стояла, понимала, что ей нужно идти, и не могла сдвинуться с места. Странно все-таки устроен человек: так рвалась, так торопилась сюда, в далекий Харбин, так стремилась увидеть Ивана Михайловича, а теперь, когда оставалось до него сделать лишь несколько шагов, замерла, будто ее разом оставили силы, будто она их полностью истратила за длинную дорогу…

Послышались торопливые шаги, женский голос негромко, но властно приказал:

– Быстрей, быстрей несите!

Затопали другие шаги, похоже, что кто-то побежал бегом, а к Арине подошла сестра милосердия, на фартуке у которой ярко алели кровяные пятна, и, устало опустив руки, будто после непосильной работы, тихо спросила:

– Вы, наверное, и есть госпожа Буранова? Меня зовут Ксения Алексеевна. Пойдемте. Вещи здесь оставьте, санитар принесет.