Несравненная

Арина пошла следом за ней по длинному коридору в самый конец. Направо и налево – палаты. Двери иных были открыты и в проемах виднелись койки, лежащие на них раненые; кто-то стонал, кто-то громко разговаривал, где-то дружно смеялись, и смех этот казался инородным, совсем не к месту здесь, в лазарете, но тем не менее он звучал, и Ксения Алексеевна не обращала на него никакого внимания. Толкнула дверь последней палаты и, пропустив Арину, показала на койку в углу, заправленную тонким синим одеялом:

– Располагайтесь, раскладывайте вещи, устраивайтесь, я скоро за вами приду.

– Простите, я хотела бы…

– Знаю, Арина Васильевна, что вы желаете, знаю. Только терпения наберитесь. У нас сейчас срочная операция, очень тяжелая, я там должна быть.

Вернулась она через час, когда Арина уже разобрала свои вещи, сложив их в высокую тумбочку, стоявшую возле кровати, а те, которые не вошли, оставила в чемоданах, сами чемоданы прислонила к стенке.

– Он сейчас спит и желательно его не будить, – сообщила Ксения Алексеевна, – поэтому попрошу вас без восклицаний и без рыданий. Когда вернетесь, ложитесь на свою кроватку и плачьте, сколько угодно. Но и плакать долго не советую, Арина Васильевна, место у нас для слез неподходящее, здесь слезами горю не поможешь. Ступайте за мной.

Короткие седые волосы, выглядывающие из-под широкой повязки, Арина узнала сразу. Медленно подошла к кровати. Иван Михайлович лежал на спине, половина лица у него тоже была забинтована, и виделись только закрытые глаза, заострившийся нос и крепко сжатые губы, которые время от времени вздрагивали. Он лежал, совершенно на себя непохожий, но это был он, Иван Михайлович, Ванечка… Арина неслышно опустилась на колени, осторожно прикоснулась губами к руке, которая почти полностью скрывалась под бинтами, и замерла, даже дыхание затаила. Нет, она не заплакала, не зарыдала, и совсем не потому, что Ксения Алексеевна попросила не делать этого, она, как ни странно, совершенно успокоилась, ведь главное, чего желала всей душой, исполнилось – он рядом. А все остальное не имело сейчас никакого значения, даже война, громыхавшая где-то неподалеку.

На плечо ей мягко легла рука Ксении Алексеевны. Подчиняясь, Арина поднялась с колен и вышла из палаты, успев еще заметить, что другие раненые лежали, дружно и деликатно повернувшись лицами к стенам.

– Пойдемте, я вас нашему доктору представлю, – голос у Ксении Алексеевны звучал уже не так строго и сухо, как раньше, – сразу хочу предупредить – человек он у нас своеобразный и резкий, чтобы зря не злить, надо молчать и слушать.

Немолодой уже доктор, маленький, худой, похожий на плохо кормленного подростка, сидел за крохотным столиком и пил кофе, подолгу откашливаясь после каждого глотка. Веки у него были красными, видно, от недосыпа и напряжения, и он постоянно моргал, будто в глаза ему попали соринки. Допив крупным глотком кофе, доктор перевернул чашку и вылил гущу на блюдце. Долго смотрел, как расплывается темная жижа, и лицо его становилось таким внимательным, словно он ожидал, что сейчас на блюдце произойдет нечто совсем необычное. Но ничего не произошло, и темное бесформенное пятно, не обозначив собой даже намека на какой-нибудь рисунок, неподвижно застыло.

Доктор разочарованно отодвинул блюдце, сердито вскинулся на стуле, как молодой петушок на насесте, и голос у него тоже оказался по-петушиному отрывистый и слегка картавый:

– Позвольте представиться – Кузнечихин Матвей Петрович. Расшаркиваться по паркету и ручки лобызать не обучен, потому как из крестьянских детей, и в высоких сферах не обретался. Насколько я поставлен в известность, прибыли вы в качестве сестры милосердия, даже платьице на вас соответствующее. Так вот, сразу должен разочаровать – возвышенного романтизма у нас в лазарете не наблюдается, им здесь даже не пахнет. А пахнет обычным человеческим дерьмом, которое нужно выносить в горшках от раненых. Да-с! В горшках! А еще этих раненых надо мыть, перевязывать и слушать, как они ругаются самыми площадными словами, когда им больно. Медицинских навыков, как я понимаю, у вас никаких не имеется, значит, будете выполнять все распоряжения Ксении Алексеевны. Согласны?

– Согласна, – кивнула Арина, спокойно глядя на доктора. Она не удивилась, не обиделась, услышав от Матвея Петровича столь грубую и краткую речь. С присущей ей догадливостью сразу поняла, что появление в лазарете новой сестры милосердия здесь расценили, как блажь и каприз избалованной, изнеженной певицы, которая будет лишь путаться под ногами и мешать серьезным людям, занятым серьезной работой. Они вправе были так думать, решила Арина, ведь они ее совсем не знают.

Матвей Петрович помолчал, слегка озадаченный ее кратким ответом, и вдруг сообщил, совсем не к месту, но доверительно:

– У нас тут край света, бабы белье сушиться на небо вешают…

14