Несравненная

Озноб прошел только к вечеру, когда Арина проснулась. Повела взглядом, откинула с себя одеяло и сразу же его снова набросила, подтягивая двумя руками к подбородку, потому что разглядела: в номере у нее тихо и чинно сидела «труппа трупов» – в полном составе, во главе с Черногориным. И у всех на лицах – напряженное ожидание.

– Вы что, караулите меня? – удивилась Арина. – Все вместе? А других занятий для себя найти не можете?

– Можем, конечно, можем, Арина Васильевна, найти другое занятие, – Черногорин поднялся из кресла, – и обязательно бы нашли, если бы вы не грохнулись в обморок.

– Где?

– На пороге этого прекрасного жилища. И хорошо, что Ласточка успела поймать, иначе бы ваше прекрасное личико представляло сейчас весьма печальное зрелище. Ладно, не будем ерничать. Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо чувствую. Вот встану, умоюсь и приведу себя в порядок.

– А съездить никуда не желаете? – не удержался и съехидничал Черногорин.

– Куда ехать? Зачем? – не поняла его Арина.

– Ну, я так подозреваю, что имеются и другие злачные места в округе, а также в самом Иргите, где мы еще не побывали. Не желаете сей пробел заполнить?

– Яков, у меня нет желания с тобой ссориться. Идите в свои номера, оставьте нас с Ласточкой. Очень вас прошу – оставьте.

Спорить Черногорин не стал, безропотно вышел, следом за ним – Благинин и Сухов.

По-хозяйски, решительно, щелкнул ключ, проворачиваясь в замке. Ласточка дернула дверь за ручку, проверяя – крепко ли заперто; удостоверилась, что крепко, и принялась хлопотать, готовя ванну, при этом сердито и неразборчиво бормотала что-то себе под нос сиплым, приглушенным голосом.

Арина не стала расспрашивать – по какой причине Ласточка ворчит, потому что хорошо знала: надо лишь набраться терпения, и та сама расскажет. Так и вышло. Когда после ванны, замотавшись в широкое полотенце, Арина присела на диван, Ласточка неожиданно бухнула по столу тяжелым своим кулаком и вскричала – тонким, внезапно прорезавшимся у нее голосом:

– А вот взять его, да и придушить! Будь моя воля – придушила бы! И пикнуть бы не дала!

От неожиданности Арина даже дернулась, спросила испуганно:

– Ласточка, ты кого душить собралась?

– Кого надо!

– Мне-то рассказать можешь? Или секрет?

– Да никакого секрета нету! Купчишку этого, который осиротил вас, так бы и задушила. Слушала вчера, как вы рассказывали, аж вся душа обрыдалась! А он сидит, важный такой, хоть бы бровью повел! У-у-х!

Ласточка еще раз грохнула кулаком по столу, и добрые, круглые, коровьи глаза ее сузились, пыхая суровой ненавистью. Арина глядела на нее и удивлялась – никогда такой не видела. Сама же она после прошедшей ночи чувствовала полное опустошение. Все, что ее мучило и не давало покоя много лет, она выплеснула наконец в полной мере, и ей сейчас было уже почти безразлично – пойдут ли в ход бумаги, которые переданы Петрову-Мясоедову, свершится ли наказание Естифеева… Все это было уже не столь важно, главное – она выпустила из груди многолетнюю боль, и отчаянный, срывающийся крик матери перед смертью не остался только криком, не растворился во времени. Одно лишь сейчас тревожило, словно глубоко засевшая заноза, когда вспоминала она прошедшую ночь – что за хлопок прозвучал, после которого ей сразу стало дурно?

– Ласточка, ты слышала шум, там, у горы, будто что хлопнуло?

– Слышала, хлопнуло. Да мало ли чего! Я вот про этого купчишку все думаю – как таких людей земля носит?!

– Хватит, Ласточка, хватит про него говорить. Не стоит он твоих разговоров. Давай лучше чаю попьем, сделай мне чаю…

7

Сам же Семен Александрович Естифеев, о котором больше не пожелала разговаривать Арина Буранова, пребывал в очень плохом расположении духа, и ему вспоминался нелепый сон, приснившийся не так давно: гроб, наполненный квашеной капустой, и бабы, предлагающие этой капусты отведать. Тьфу, зараза! Привяжется, и избавиться невозможно. Он сердито отодвинул от себя тарелку на край стола – даже есть расхотелось. Обедал Семен Александрович, как всегда, в одиночку, домашние знали, что тревожить его нельзя, и поэтому он рассердился, когда в дверь осторожно и вкрадчиво постучали.

– Чего понадобилось? – сурово крикнул Семен Александрович и повернулся к двери, которая медленно и неслышно открылась, ровно настолько, чтобы можно было в нее проскользнуть боком.

Проскользнул и встал у порога Анисим, давний работник Естифеева, верный своему хозяину, как цепной пес. Когда-то, еще давно, Семен Александрович взял к себе безродного мальчишку, похожего на неуклюжего, увалистого щенка, приручил его и сделал таким, каким он и требовался: исполнял любое приказание, язык держал на замке и предан был до бескрайности. С годами, заматерев, Анисим, как и его хозяин, почти не менялся – жилистый, поджарый, ходил неслышно, разговаривал тихо, а в глазах всегда таился холодный, колючий отсвет. Анисим был единственным человеком, которому Естифеев доверялся полностью и без всякой опаски. Поэтому он и имел негласное право приходить к хозяину и разговаривать с ним в любое время, хоть днем, хоть ночью.