Нестор-летописец

– Из Суздаля везу. Этот, – храбр показал на закляпанного, одетого в длинную, до пят, синюю рубаху, – из армянской церкви. Зашел я туда, послушал. Не понравилось мне. Неправильно там говорят. Христа сатаной называют. Я пошумел там немного, прихватил с собой этого. Он у них вроде главный.

Закляпанный принялся громко мычать и трясти головой. Душило разрезал веревку, выдернул из зубов обрубок.

– Ну чего?

– Не Христа, а жидовского Бога, не сатаной, а Сатанаилом! – во всеуслышанье изрек пленник. – Церковь же не армянская, а во имя святого Александра Армянина. Понимал бы что, невеглас.

Душило заткнул ему рот деревяшкой и указал на второго.

– Этого там же прихватил, в церкви. В армянской, – мстительно добавил он.

Пленник с подбитым глазом был смугл и черноволос, как грек. И носом также напоминал лукавого ромея.

– Для чего? – спросил воевода.

– Так узнал же его. Еще подумал: нечисто тут дело. Помнишь, боярин, Гавша тогда, у Кснятина, сказал, будто убил челядина и выбросил в реку. А он вот, живехонький. Еще брыкался. Я Гавшин удар знаю, он не мог промахнуться. Выходит, того… соврал. А зачем?

Ко второму пленнику воевода проявил интерес, хотя и не помнил в лицо. Раб не девка и не конь, чтоб его разглядывать. Кто-то из кметей подтвердил: точно он, Гавшин челядин, морда чернявая, приметная.

– Как очутился в Суздале? – спросил воевода, подойдя к рабу. – И что делал там?

– Ничего не делал, прокорм искал. Убежал я от хозяина. Домой хочу, в Сурож.

В его речи был сильно заметен греческий выговор.

Александрит наконец справился с затычкой, выплюнул обрубок.

– Все это – дьявольский обман! – провозгласил он.

– Что – все? – посмотрел на него воевода.

– Все, что вы по обычаю считаете добром…

Душило зажал александриту рот.

– Боярин, если хочешь его расспросить, спрашивай. Не то я опять закляпаю ему пасть.

– Ладно, – сказал воевода, – с челядином в пути разберусь. А с этим богумилом что мне делать?

– К митрополиту его, – предложил храбр. – А?

– Зачем он митрополиту? Георгий ему даже уши не надерет. Прогонит.

– Зря я его вез, что ли? – возмутился Душило.

Александрит усиленно закивал в тисках храбра. Воевода пообещал:

– Расскажешь все честно, отпущу без ущерба. Знаешь его? – Он показал на раба. – Душило, освободи ему говорилку.

– Этот человек привез нам серебро, – бодро ответил александрит.

– Для чего вам серебро, если проповедуете отказ от имения? – осведомился воевода.

– Презренный металл нужен сомневающимся и некрепким в вере, – потупился александрит. – А также тем, кто еще не знает истины.

– От кого серебро?

– Он не сказал. Меня это не удивило. Наша вера привлекает многих.

Воевода промычал нечто неразборчивое.

– На словах-то что передал? – тряхнул пленника Душило. – Сдается мне, за просто так серебром не разбрасываются.

– На словах? – александрит втянул голову в плечи. –  На словах сказал…

Душило повторил встряску.

– …чтоб община настраивала градских людей и смердов против епископа и крещения. Только он опоздал… немного. Епископа убили.

Пленник упал духом, догадавшись, что теперь воевода может не сдержать обещание.

– С вашей помощью, – угрожающе произнес боярин.

– Нет. Нет. – Александрит затрепетал. –  Это все волхвы! Мы ни при чем.

– Ни при чем? – мрачно усмехнулся Янь Вышатич. – Слыхал я, как волхвы рассказывают про бога из преисподней. Зачем язычников морочите? У них вера простая, дремучая, ваши побаски они все равно переврут на свой лад.

Воевода безнадежно махнул рукой.

– Дай ему коня, Душило. Пускай убирается.

– Коня? – Храбр поковырял в ухе, проверяя, не ослышался ли.

– На лодью жеребца все равно не втащишь, – объяснил боярин.

– Не отдам коня, – буркнул Душило. – Я за него две гривны заплатил.

Янь Вышатич сходил в шатер, вернулся с увесистой кожаной калитой. Душило поймал ее одной рукой.

– Здесь пятнадцать гривен серебра. За коня и за службу.

– Другой разговор, – удовлетворился храбр.

Кмети сняли с александрита узы, посадили его на коня и хлестнули по крупу веревкой. Жеребец взвился и унес седока в гущу леса.

Споро погрузившись в лодью, дружина отплыла. На берегу осталась не нужная больше однодеревка. На дне лодьи под кормовой палубой куковали на привязи Гавша и его челядин. Несколько дней, пока не остался позади Муром, узников не трогали.

В Муроме тоже сидел посадник князя Святослава. Свою дань здешние люди отправили в Чернигов еще месяц назад. Град, стоявший среди непроходимых чащоб, зато на перекрестье речных путей, удивительно быстро богател торговлей. Янь Вышатич торговлей не интересовался. Воевода не стал бы задерживаться тут и на полдня, если б не память о святом князе Глебе. Языческая мурома по сию пору не желала креститься и не принимала епископа. Первого своего князя с епископом муромляне выгнали из града. Глеб построил себе жилище за городом и молился там о вразумлении язычников. Через два года на пути к Киеву его убили люди Окаянного Святополка. Тело бросили между прибрежных колод. Потом не могли найти его целых пять лет. А сыскали – ахнули. Юный князь казался спящим. В округе рассказывали, что часто видели в том месте столпы света и слышали блаженное пение.