Нестор-летописец

Пономарь застучал в било. Монахи потянулись к трапезной, где их ждала все та же похлебка из рыбьей требухи и на каждого – малый кус ржаной лепешки.

– Ступай, брат, и ты на обед, – велел Феодосий. – Да скажи, чтоб меня не ждали. Пойду помолюсь.

Удивившись, как это настоятель хочет вместо обеда молиться, келарь пошел в трапезную. «Верно, наш блаженный игумен Святым Духом бывает сыт», – благочестиво размышлял он по пути.

Когда в монастырском дворе никого не осталось, Феодосий направился к дровяницам, сложенным возле тына и сильно подтаявшим за зиму. Взял топор, поставил на колоду толстый чурбак и с одного маху расколол его. К старости силы в нем почти не убавилось, в руках и ногах крепость была прежняя, как в те годы, когда перетягивал тело под рубахой железной цепочкой. Молодецкая сила тогда била через край, по-жеребячьи играла в жилах. Требовалось ее укрощать, чтобы не сорваться в пропасть мирских хотений. Феодосий до сих пор отчетливо помнил, как отхлестала его той цепью взбешенная мать. Она-то уж поди высматривала ему невесту, а тут такое брезганье сына к своему роду-племени, к священной мужской обязанности.

Боярская вдова тяжело переживала юрода в семье. Телом как крепкий дуб, а нравом дурень. Работал наравне со смердами и рабами, ходил в заплатанных портах, из дому убегал за богомольными побродягами. Позор и бесчестье, насмешки от соседей. Бог наградил вдову не женской силой. Холопы трепетали, заслышав мужеподобный голос боярыни. За свое упрямство Феодосий натерпелся всякого: мать таскала за волосы, хлестала по щекам, швыряла наземь и пинала ногами, связывала, надевала оковы и сажала на цепь. Он жалел ее и покорялся, но только из любви к ней. Никакая человеческая воля не могла заставить его полюбить то, что любо было ей и прочему миру. Им повелевала иная воля.

Блаженный Феодосий без устали и даже с удовольствием рубил чурбак за чурбаком. В душе и в сердце привычно выпевались слова благодарности и просьбы. Он просил не оставить его, очистить от скверны и помазать елеем милости. Но совсем не привычным, хотя случалось нередко, было ощущение ответа на безмолвный молитвенный зов. Всякий раз это бывало ново и внезапно, всегда будто впервые, как рождение человека в мир или другое рождение –  в другой мир. Как привыкнуть к тому, что совсем близко, у плеча или за спиной, невидимо и неслышимо, встает Господь? Он ничего не говорит, но Его присутствие угашает любые слова и саму необходимость в них. Душа до краев наполняется Христом, и больше ей ничего не нужно.

Гора наколотых поленьев выросла незаметно. Феодосий утер пот, сбросил свиту из полысевшей козлиной шкуры и продолжил.

– Черноризец, – услышал он позади робкий просящий голос.

Обернувшись, игумен узрел перед собой женку зрелых лет, ростом выше его самого и телом могучую. Одета она была бедно, но чисто, ноги обуты в большущие лапти с толстыми онучами, голову покрывал черный убрус.

– Экая паленица удалая, – изумился Феодосий великанским размерам женки.

Баба, смутившись, нарочито грубо спросила:

– Скажи-ка мне, черноризец, где игумен ваш?

– На что он тебе? – Феодосий воткнул топор в колоду. – Игумен наш в затворе свои грехи замаливает.

Баба теребила широкими руками полы стеганой вотолы и тупила глаза в землю.

– О его грехах ничего не знаю. Только знаю, что он многих избавил от напастей. Вот и пришла я, чтобы и мне он помог.

– Расскажи мне про свою беду, – предложил Феодосий. – А я передам твою просьбу игумену.

Женка с большим сомнением оглядела его.

– Да ты, чернец, видать, не в великой чести у вашего игумена, коли он тебе одежу получше не спроворит.

– Это верно, не в чести, – улыбнулся Феодосий. – Но видишь – нет никого другого из братий, все трапезуют. Говори, в чем твоя обида.

– Так тебя, болезного, и без обеда оставили? – пожалела его баба. – Чего же ты натворил такого?

Она приложила ладонь к щеке и жалостливо качала головой.

– Муж у тебя помер или кто? – спросил Феодосий, снова взявшись за топор.

– Мужика схоронила, Прилуком звали, – пригорюнилась баба. – Из тутошнего Берестова мы, из княжого села. Дочек двое осталось, малые еще, Стишка да Малашка.

– Хозяйство небогатое?

– Да куды там. Конь, корова и пять курей с петелом. А теперь и это добро к князю забирают, как мужик помер. Сынов-то нету.

– Погоди, погоди. – Феодосий бросил в кучу готовые поленья. – Как забирают? По закону, если есть незамужние дочери, им остается часть отцова наследства.

Баба невесело усмехнулась, отведя глаза в сторону.

– Княжий ябетник тоже все про закон твердил. Дочки пристроены, говорит, так и имущества им не положено. Обидел он нас крепко, да кому пожалуешься? Смердья недоля.

– Ты сказала, дочки малые. Как же они пристроены? – допытывался Феодосий, забыв про дрова.