Нестор-летописец

Прежде чем подняться в верхний город, зашли на торг. Душило за гривну, совсем дешево, продал коня. Пешком дружиннику, хоть и бывшему, ходить срамно, тем паче в стольном граде. Но он решил потерпеть унижение, чтоб Захарья сразу увидел – кается человек и свою вину полностью признает.

В Копыревом конце жизнь текла своим чередом. Отстроились новые дома, подновились старые. Копыревский торг шумел будто бы гуще. На улице рубились деревянными мечами и играли в свайки незнакомые Несде мальцы. Меж усадеб празднично гуляли ватагами разнаряженные парни в распахнутых свитках и румяные девки в узорных душегрейках.

У ворот своего двора Несда остановился.

– Страшно, – поежился он.

– Легче в полон к степнякам, – согласился Душило.

Увидев их, дворовый челядин закричал истошно, во все горло:

– Хозяин! Хозяин!

Душило легонько стукнул его по лбу:

– Чего шумишь!

Раб сел на груду снега и затих в испуге.

Несда кинулся на шею дядьке Изоту, вышедшему на вопль челядина. На крыльце появился Захарья, к нему липла сбоку любопытная Баска.

– Не ждал, – с мрачным предчувствием молвил купец и толкнул Баску в руки выбежавшей Мавры. – Чем порадуете, гости дорогие?

…Закончив рассказ, Душило положил на стол тощий кошель, а к ногам Захарьи придвинул мешок.

– Вся прибыль, – виновато сказал он. – Ничего не утаил.

Несда не сводил глаз с отца. Он знал, что Захарья не станет кричать и ругаться – никогда этого не делал. Он, будто скряга, сбережет все горькие чувства внутри себя, а наружу выплеснутся только капли – потемневший взгляд, тоскливая усмешка, дрогнувший голос. И тягостное немногословие.

– Что в мешке? – глухо спросил Захарья.

– Череп.

Несда вздрогнул и перевел ошарашенный взгляд на храбра.

– Золотой? – невесело осведомился купец.

– Лучше. Настоящий. Конский.

Душило, единственный из всех, немного повеселел.

– И что мне с ним делать? – недоумевал Захарья. – На тын повесить?

– Нет. – Душило помотал головой.  – Это ценная черепушка. Реликвиум. – Он поднял указательный палец. – Этой головой дорожил сам князь Олег Вещий.

– Ты что, Душило, умом ослабел? – раздраженно спросил купец. – Зачем мне твой череп?

– Он не мой, – проворчал храбр. – Вещему Олегу была предсказана смерть от собственного коня. Это его череп.

– Вещего Олега? – Захарья совсем сбился с толку.

– Коня. – Душило тоже начал понемногу терять терпение. – В котором змея. Которая укусила. От укуса он помер. А череп положили на могилу. Могила не в Киеве, а там.

– Где?

– У Деревяниц. Под Новгородом. Достоподлинно известно.

Душило полез за пазуху, чтобы поклясться на кресте, но не обнаружил его. Прежний потерялся из-за чудского колдуна, а приобрести новый не подвернулось случая.

– Это кто ж тебе сказал? – В Захарье взыграла киевская гордость, хотя и не природная, а нажитая.

– Да был там один, – замялся Душило, – на пугало похожий. Я думал он злой дух, а он оказался местным людином.

– А мне? Что? С этим? Делать? – вразбивку повторил свой вопрос купец, едва сдерживая то ли хохот, то ли рыданье.

Несда, отвернувшись, тихонько прыснул в кулак.

Душило вдруг задумался, запустив пятерню в золотистую, давно нечесаную и отросшую бороду.

– И впрямь... Был бы Изяслав, он бы позарился на реликвиум. А Всеслав… даже и не знаю. Может, полоцким волхвам пригодится? Или к Святославу в Чернигов отвезти? Князь Олег был воинственный. Святослав, говорят, тоже хочет… походить на пращуров.

– Сколько ты заплатил за эту кость?

– Две куны. Совсем дешево.

Захарья развязал кошель храбра и выложил на стол два дирхема.

– Возьми. И выбрось эту ерунду.

– Э… Думаешь, тот людин подсунул мне ненастоящий реликвиум? – расстроился храбр.

– Думаю, что никто больше не даст тебе за него двух кун.

Душило совсем упал духом.

– Обманул, значит, вана юмал.

Он подтянул к себе мешок и наступил на него сапогом. Раздался громкий хруст.

Несда неслышно выскользнул из горницы. В соседней клети мачеха присела за прялку отдохнуть. Тут же была подвешена люлька, по краям увешанная крохотными медными оберегами-коньками. В ней сыто сопел укутанный младенец.  Несда сделал ему козу, но дитё не проснулось, только почмокало.

– Не замай, – шепотом наказала Мавра. – Крикун твой братец. Насилу убаюкала.

Но ему охота было потетешкать младеня. Он подул в розовое личико и с улыбкой, тоже шепотом позвал дите по имени:

– Добромир!

Ребенок шевельнулся, открыл глаза и, узрев над собой незнакомое лицо, взревел в полный голос.

12.

От непрерывного рева младенца хотелось бежать из дома. Мавра не спала который уж день. Отец еще больше осунулся, побледнел и совсем ушел в себя. По дому расхаживала баба-ворожейка, распоряжалась челядью, варила зелья, плела из сухих кореньев обереги и развешивала в клетях: гнала вон лихорадку-трясавицу, вцепившуюся в Добромира. Младенец дико верезжал, когда баба поила его зельем. Она зажимала ему ноздри и всовывала рожок дитю в глотку. Потом шептала над ним заговоры, жгла пучки травы.