Несвятые святые женщины

Но офицер объявил, что только Пилат может отменить свое решение, а до получения приказа об отмене казни пройдет время и преступник будет уже распят. Он очень удивился вниманию Поппеи к жалкому обманщику и смутьяну, обреченному на смерть самим же еврейским народом.

Поппея в отчаянии обратила взгляд на Голгофу, где уже собралась толпа.

– Несите меня скорее туда! Он не должен умереть! – крикнула она своим людям. И они, переложив ее на носилки, так как к вершине Голгофы на колеснице нельзя было проехать, понесли Поппею к каменистому холму.

Когда они взошли на холм, Поппея в ужасе увидела три креста, и на каждом из них был распят человек.

Приговор был исполнен!

По приказанию Поппеи рабы раздвинули бесновавшуюся толпу и поставили носилки.

Под средним Крестом она увидела плачущую женщину. Две другие со слезами смотрели на Мученика, из ран Которого по рукам и ногам текли алые струйки.

Поппея ловила Его взгляд, но Он смотрел на плачущую Мать.

– Спаси меня, Господи! – шептала она и не отводила глаз от лика Христа.

Внезапно взгляд Христа упал на римлянку. Глаза римлянки, блиставшие слезами, и глаза Иисуса встретились, и несколько мгновений Он смотрел на нее с таким благим, скорбным, глубоким выражением! И тотчас она почувствовала, как ее душа и тело наполняются новой жизнью.

Пилат ожидал на верхней ступени мраморной лестницы, ведущей к его дворцу, свою расслабленную дочь, чтобы нежно обнять ее. Но вдруг он с изумлением увидел, как Поппея легко выскочила из колесницы, отстранив повелительным жестом слуг, предлагавших ей златотканые носилки, и сама начала быстро подниматься по лестнице с ловкостью ливанской газели.

Бросившись на шею отца, она сквозь слезы сказала:

– Отец! Вы сегодня убили Бога!

Русская княжна и арестанты

– Я в молодости была девушкой порывистой, – рассказывала о себе одна русская княжна. – Меня не удовлетворяла пустая, чопорно-холодная светская жизнь. Мне хотелось подвига. Я долго думала, искала дело и, наконец, нашла: решила идти в тюрьмы, к арестантам, к тем несчастным, которые были приговорены уже к ссылке в Сибирь, на каторгу. Мне было их жалко до глубины души. Человеческое правосудие их покарало. Они нашли себе возмездие за совершенное ими зло, но не встретили сострадания к их тяжкой, хотя и заслуженной доле.

Мне хотелось принести им за железные решетки хоть одно слово любви, привета. Мне говорили, что это безумие, что идти к каторжникам почти то же, что в клетку к диким зверям, что я обрекаю себя на грубые оскорбления, что там словом любви и правды ничего нельзя сделать. Я настаивала на своем, добилась разрешения и не раскаялась.

Отлично помню мое первое посещение. Тюремный смотритель согнал полную комнату арестантов, почти все в цепях. Лица мрачные, глаза смотрели как-то зловеще, исподлобья. Невольно мне стало жутко, но я превозмогла себя и спросила:

– Все ли они сами пожелали прийти сюда?

Смотритель улыбнулся:

– Мы их не спрашивали о желании. Им было приказано.

Я попросила впредь никого не принуждать, а теперь предложила остаться только желающим, остальным же предоставила право вернуться в свои камеры. Человек сорок-пятьдесят (почти половина), звеня кандалами, вышли.

Возле меня стояли смотритель тюрьмы и два стражника с револьверами. Мне это казалось излишним. Было дико идти к людям и говорить им о том, что веришь в их сохранившуюся еще человечность, и держать наготове револьверы. Я попросила оставить меня одну.

– Этого нельзя, – сказал смотритель. – Вы не знаете, княжна, кто здесь перед вами.

– Здесь люди, и я им доверяю вполне. Я прошу вас оставить меня без охраны.

Смотритель вышел. Лица арестантов просветлели, стали приветливее, мягче. Я прочла им евангельский рассказ, как Христос ходил к грешникам и мытарям, прочла притчу о блудном сыне и немного пояснила ее сама. Уверила, что для них еще не все потеряно, что разбойник покаялся на кресте, что расслабленный встал на ноги после тридцати восьми лет. Слушали внимательно. Под конец благодарили, просили приходить еще.

На третий раз собрались уже все арестанты. Впоследствии я узнала, что смотритель тюрьмы моими посещениями пользовался даже в карательных целях: провинившихся не пускал ко мне на чтения.

Спустя три месяца арестантов стало не узнать: они стали спокойнее, не было прежних постоянных ссор. Видимо, у многих началась серьезная внутренняя работа.

– Эх, княжна-матушка, солнышко ты наше, – сказал однажды какой-то бритоголовый каторжник, – если бы мы раньше слышали, про что ты нам теперь говоришь, может быть, мы бы здесь и вовсе не оказались. Спаси тебя Христос! Через тебя многие и здесь, в тюрьме, свет увидели. Теперь легче на каторгу идти. Главное, злобы нет больше, сердце оттаяло. Пошли тебе Господь, чего ты у Него просишь!