Несвятые святые женщины

Был и другой случай: ко мне пришел очередной нищий и грубо потребовал дать ему рубашку. Я твердо сказала, что рубашки он не получит. «Тогда вот тебе мой совет, – сказал он, – приготовься: исповедуйся и причастись!». И ушел. К моему удивлению, этот озорник пришел снова. Я не отказала ему, только заметила: «Как ты сказал, так я и сделала: приготовилась и причастилась». Он смутился и ничего не ответил. На другой, кажется, день он опять пришел, вызвал меня на крыльцо и упал мне в ноги: «Простите меня!» – «Бог тебя простит. Иди пообедай». – «Не могу войти в дом. Товарищи пригрозили дать мне двадцать пять плетей в ночлежном приюте, если я осмелюсь перешагнуть ваш порог. Они приказали просить у вас прощения и сразу убираться вон из Новгородской губернии!».

Я дала ему на дорогу чая, сахара, хлеба, дала и рубашку и отпустила с миром. Нет, они охраняют меня. Недаром они зовут меня своей матерью. Ведь эти люди обречены на напрасное скитание. Такого гонят из столицы на родину, дают ему «проходной билет» с маршрутом по 25 верст в день и с обязательством ночевать только в ночлежном приюте, а что он будет есть, неизвестно! Представьте себе: такой человек, босоногий, в лохмотьях, придет в свою деревню. Там отлично знают, что его выгнали из Петербурга как негодного человека, поэтому его будут сторониться, гнушаться его оборванным видом и очень скоро доведут до того, что он снова пойдет бродяжничать, и прежде всего в столицу, поскольку уже был там. Он знает, что при первой облаве его снова арестуют и прогонят вон, но к этому он относится спокойно, ему, пожалуй, уже безразлично, где жить. И до того он домотается, что сельские власти исключат его из своего общества! Скажите, куда ему тогда идти, что ему делать с «волчьим» паспортом?

Эти несчастные отверженные люди для всех лишние, они всем мешают. У них есть только один выход из этого неопределенного положения – попасть на каторгу… Так неужели мы должны навсегда отвернуться от этих горемык? Неужели мы должны забыть, что и они носят в себе образ Божий? Разве нет у них сердца, души, чувств? Разве их глаза не плачут? Разве их тела не страдают от холода, а желудок не просит пищи? Почему же мы заранее обрекаем их на единственный страшный исход – совершить преступление? Помню, пришли ко мне сразу двенадцать человек, но один из них пьяный и с ножом в руке. Я не пустила его в дом.

«Ты не войдешь, – сказала я ему. – Мы здесь собираемся во имя Христа, а пьяный человек не должен оскорблять этот дом своим присутствием!». Я заперла дверь, но он стал ломиться в нее и грозить. Тогда я обратилась к остальным и попросила их унять своего товарища. «Мы его боимся, он отчаянный, у него нож в руке», – ответили они. Это меня очень расстроило, и я попросила всех немедленно уйти. Через неделю опять пришел этот буян, но трезвый и стал смиренно умолять меня о прощении. «Зачем же ты ходишь с ножом?» – спросила я его. «А как же иначе нашему брату добыть себе пропитание? – спросил он. – Ведь никуда не пускают, никто не принимает на работу с «волчьим» билетом». Скажите, разве это не кандидат на каторгу? Впрочем, этот несчастный скоро был наказан.

Но ведь рядом с такими людьми идут странники, паломники по святым местам – тоже небогатый народ. Они тоже нуждаются в куске хлеба. А крестьяне, идущие на заработки, а фабричные, которым отказали в работе? А те, кто вышел из больницы, а обворованные, не имеющие ни копейки в кармане? О, если бы вы видели, как много этих нуждающихся людей ежедневно проходит мимо моего дома! Какие они жалкие, грязные, голодные, несчастные! Зимой подойдут к двери, жмутся, вздрагивают в своих лохмотьях, переступают с ноги на ногу в опорках, в рваных валенках, в лаптях… Я подумала: «Боже мой, ведь это же люди! Ведь Ты их всех одинаково искупил Своим страданием, ведь это Твои «малые», которые и просят-то так немного…» В это время, кажется, все бы им отдала…

Осенью я с ними сильно намучилась. Пришли без обуви, а на дворе была стужа, дорога вся в обледенелых лужах. Не утерпела, накупила им дешевых лаптей. Все-таки не босиком! Я просила в Петербурге присылать мне старые рваные сапоги. Стыдятся. Да если бы они знали, с какой благодарностью, с какой радостью принимают эти несчастные в это время любую обувь!

Ежедневно у сестры Варвары бывает человек тридцать или сорок. Ее личные средства невелики – это ежемесячная пенсия в 50 рублей. Но она много хлопотала для своего дела, и ей помогали. Однажды был такой случай: накопились долги, кормить людей было нечем. Тогда Варвара уехала в Петербург за помощью.

– Просить для них очень трудно, – говорила она. – Бродяг обыватели не любят. Только та смиренная душа, которая хорошо помнит слова молитвы: «И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим», не разбирает достоинств и недостатков ближнего и помогает оборванцам-пьяницам. Кто знает, – справедливо говорила сестра Варвара, – может, мы перед Богом еще более мерзки по нашим грехам, чем эти люди в наших глазах.