Несвятые святые женщины

– Тятя, тятя, что ты? – вскрикнула Груня.

Богоданная дочка и названный отец крепко обнялись.

* * *

Рано утром Патап Максимыч собрался и поехал в Вихорево. Войдя в дом Ивана Григорьича, увидел он друга и кума в таком гневе, что не узнал его. Возвратясь из Осиповки, вдовец узнал, что один его ребенок кипятком обварен, другой избит до крови. От недосмотра Спиридоновны и нянек пятилетняя Марфуша, резвясь, уронила самовар и обварила старшую сестру. Спиридоновна поучила Марфушу уму-разуму: в кровь избила ее.

– Вот, кум, посмотри на мое житье! – говорил Иван Григорьич. – Полюбуйся: одну обварили, другую избили. Просто беда, Патап Максимыч, друг мой любезный. Не придумаю, что и делать.

– Молчи ты, – весело отвечал на его жалобы Патап Максимыч. – Я к тебе с радостью.

– Какие тут радости! – с досадой отозвался Иван Григорьич. – Не до радости мне. Думаю, не придумаю, какую бы старуху мне в дом взять. Спиридоновна никуда не годится.

– Да ты слушай, что говорить стану, – сказал Патап Максимыч. – Невеста на примете.

– Какая тут невеста, – с досадой отозвался Иван Григорьич, – не до шуток мне, Патап Максимыч. Побойся Бога: человек в горе, а он с издевками.

– Хорошая невеста, – продолжал свое Чапурин. – Настоящая мать будет твоим сиротам. Добрая, разумная. И жена будет хорошая, и хозяйка добрая. Да к тому ж не из бедных – тысяч тридцать приданого получишь, да после родителей столько же, если не больше, получишь. Девка молодая, красавица писаная. А уж добрая. Детей твоих любит: не всякая, братец, мать любит так свое детище.

– Полно сказки-то сказывать, – отвечал Иван Григорьич. – Про какую царевну-королевну речь ведешь? За морем, за океаном, что ль, такую сыскал?

– Поближе найдется, – улыбаясь, говорил Патап Максимыч.

– Не мути мою душу, – с грустью и досадой ответил Иван Григорьич, – не для того с тобой до седых волос в дружбе прожили, чтоб в старости издеваться друг над другом. Полно чепуху-то молоть, про домашних лучше скажи? Что Аксинья Захаровна? Детки?

– Чего им делается? И сегодня живут по-вчерашнему, как вчера видел, так и есть, – отвечал Патап Максимыч. – Да слушай же, не с баснями я приехал к тебе, с настоящим делом.

– С каким это? – спросил Иван Григорьич.

– Да все насчет того… Про невесту.

– Про какую? Где ты ее за ночь-то выкопал?

– Да хоть про нашу Груню, – молвил Патап Максимыч.

– С ума ты спятил, – отвечал Иван Григорьич.

– Дело говорю.

– Да подумай ты, голова, у нас с тобой бороды седые, а она ребенок. Сколько годов-то?

– Семнадцатый пошел. Как есть заправская невеста.

– То-то и есть, – сказал Иван Григорьич. – Ровня, что ли? Охота ей за старика с детьми идти.

– Без ее согласья, известно, нельзя дело сладить, – отвечал Патап Максимыч. – она мне хоть и дочка, а все ж не родная. Будь Настасья постарше да не крестная тебе дочь, я бы разговаривать не стал, сейчас бы с тобой по рукам, потому что она мое детище – куда хочу, туда и дену. А с Груней надо поговорить. Поговорить, что ли?

– Да полно тебе чепуху-то нести! – сказал Иван Григорьич. – Статочно ли дело, чтобы Груня за меня пошла? Полно. И без того тошно.

– А как согласна будет – женишься? – спросил Патап Максимыч.

– Пустое дело, кум, говоришь, – отвечал Иван Григорьич. – Охотой не пойдет, силой брать не желаю.

– Тогда слушай, о чем мы вчера с ней говорили, как только ты из Осиповки уехал.

И рассказал Патап Максимыч Ивану Григорьичу о своем разговоре с Груней. Во время рассказа Иван Григорьич больше и больше склонял голову, и, когда Патап Максимыч закончил, он встал и, смотря плачущими глазами на иконы, перекрестился и сделал земной поклон.

– Голубушка, – сказал он. – святая душа! Ангел Господень! Гришутка, Марфуша… Бегите скорей!

Вбежал шестилетний мальчик в красной рубашонке и Марфуша с синяками и запекшимся рубцом на щеке.

– Молитесь Богу, дети, – сказал им Иван Григорьич. – Кладите земные поклоны, творите молитву за мной: «Сохрани, Господи, и помилуй рабу твою, девицу Агриппину. Воздай ей за добро добром, владыка многомилостивый». Вот вам отцовский наказ, – молвил детям Иван Григорьич, – по утрам и на сон грядущий каждый день молитесь за здравье рабы Божьей Агриппины. Слышите? И Маша чтобы молилась. Ну, да я сам ей скажу.

– Какая же это Агриппина, тятя? – спросил маленький Гриша.

– Святая душа, что любит вас, добра вам хочет. Вот кто она такая: мать ваша, – сказал детям Иван Григорьич.

На другой день были смотрины, но не такие, как бывают обыкновенно. Никого из посторонних тут не было, и свахи не было, а жених, увидев невесту, поступил не по старому чину, не по дедовскому обряду.

Как увидел он Груню, в землю ей поклонился и, дав волю слезам, говорил, рыдая:

– Матушка, святая твоя душа. Аграфена Петровна! Будь матерью моим сиротам.

– Буду, – тихо с улыбкой промолвила Груня.

Через две недели привезли беглого попа из Городца, и в моленной Патапа Максимыча он обвенчал Груню с Иваном Григорьичем.

Засиял в Вихореве осиротелый дом Заплатина. Достаток его удвоился благодаря приданому, принесенному молодой женой. Как сказал, так и сделал Патап Максимыч: дал за Груней тридцать тысяч целковых.