Нет причины для тревоги

Максим настолько привык к проходному двору в своей квартире в те дни, что даже не удосужился поинтересоваться, с чего это тот ворвался в таком загоне: у Эдмунда всегда были свои дела с милицией. «Все свои?» – огляделся Эдмунд и, не дожидаясь приглашения, откупорил первую четвертинку. Звук булькающей водки привел его в себя и ее в нее, их в них, и даже Маркин засуетился; каждый сверхсрочным образом раздобыл себе посудину, причем Маркину досталась баночка из-под майонеза. Он и это воспринял как оскорбление, но от водки не отказался, потому что водка вообще в Библии не упоминается и, следовательно, не запрещается, в отличие от некошерного вина. «Водку советскую вообще из нефти гонят, – мрачно заметил Эдмунд. – Нефть в Библии упоминается?» Они как-то сразу невзлюбили друг друга, и пока Максим возился в углу со сковородкой под яичницу, они успели пособачиться из-за бинокля. Эдмунд подхватил бинокль первым и стал растолковывать Алефтине скаковых лошадей, поскольку во всех таких делах он был большим докой, насчет карточных игр и ипподромов, галопа и аллюра, и при этом они перегибались через подоконник, преодолевая взором дымную мглу, так что неизбежно Эдмунд стал поддерживать Алефтину за талию и рука его непроизвольно съезжала то выше, то ниже, и Алефтина явно относилась к этим комментариям с пониманием. Максим делал вид, что занят разбиванием яиц: такая уж у него была должность – делать вид, что ничего не происходит, не ревновать и не перечить замечательным людям нашей великой эпохи.

А Эдмунд был крупной по тем временам фигурой в своем московском кругу: он был иностранец, в том смысле, что непохож на всех остальных, он был экзотикой, что больше всего и ценится во всех метрополиях, и каждый из нас считал за честь пройтись с ним по улице Горького. Кроме того, никто лучше других не мог пролезть без очереди, что тоже крайне ценная сторона натуры в дефицитной жизни: Эдмунд в таких случаях бурчал нечто псевдоанглийское, и, приняв его за зарубежного товарища по несчастью, очередь послушно расступалась – кроме, конечно, его районного продмага, где Эдмунда знали как облупленного. «Я, между прочим, у органов безопасности тоже на мушке», – чуть ли не с ревнивой обидой в голосе сообщил Алефтине Эдмунд. Началось все с республики Биробиджан, куда он попал на гастроли со своим клеймом негра-еврея в советском паспорте. В Биробиджане, как выяснилось, каждый местный еврей на счету, а всякий со стороны подозревается в сионизме. Не случайно Эдмунда на первой же праздничной пьянке в честь приезда московских артистов эстрады приголубила местная еврейка из отделения Госконцерта, где она работала машинисткой. В Москву Эдвард вернулся с машинисткой. Чуть ли не в первые же дни после возвращения паспорт Эдмунда стырили на пляже в Химках вместе с польскими джинсами: те, кто тырил, думали наивно, что, если негр, значит, джинсы американские. Надо было получать новый паспорт. Как только «биробиджанская аидочка» узнала про двойное происхождение Эдмунда, она поняла международную перспективу своего брака с Эдмундом и стала долдонить про то, мол, что негр – это не национальность, а кличка вроде жучки, и заставила подать заявление в районную милицию на новый паспорт (взамен утерянного) с регистрацией американского происхождения. И дальше пошло-поехало, отказ за отказом, пока «моя напористая аидка» не дошла до Министерства внутренних дел. И тут произошло чудо. В ту же неделю их принял полковник. Лично. Полковник Удальцов проглядел образцовые отказы предыдущих инстанций, тряхнул от удивления погонами, улыбнулся удальцово и подмахнул заявление «американца» вечным китайским пером.

Это была эпоха бюрократического мистицизма. Судьба человека зависела от прописки, подписи, описки. Никто из великих толмачей советской системы той эпохи не мог объяснить этого загадочного акта либерализма со стороны чиновника Министерства внутренних дел, да еще в ранге полковника. Централизованный тоталитаризм допускает совершенно неконтролируемые акты иррационального своеволия. Но при советской власти даже события, не имеющие друг с другом ничего общего, казались связаны друг с другом Центральным комитетом, политбюро и органами ГБ, и поэтому для каждого события пытались отыскать – и отыскивали! – свой резон и разумную причину. Одна из гипотез состояла в том, что вся эта история с Эдмундом и его паспортом пришлась на визит американского президента Никсона.

«И руку вам пожал этот Удальцов?» – спросил Маркин, нахохлившись.

«И не только пожал, но и потряс в пожатии».

«И вы ему пожали и потрясли – в пожатии?»

«А что же мне, плюнуть, что ли, в протянутую ладонь?»

«Плевать излишне. У них руки в крови так перепачканы, что один плевок не смоет».