Нет причины для тревоги

Как будто в поисках недостающих просторечий для перевода матерщины на другой язык, он отправился на квартиру к Эдмунду и, естественно, ни его, ни биробиджанки не обнаружил; соседи сказали, что Эдмунда не видно было с неделю, а биробиджанки тоже след простыл, укатила, наверное, в свой Биробиджан. Максиму ничего не оставалось, как отправиться в районное отделение милиции, где их допрашивали в ту роковую ночь, и потребовать сведений об исчезнувшем Эдмунде. Дежурный милиционер сначала вообще отказывался разговаривать, а потом сунул Максиму бланк на розыск без вести пропавших. Максим повертел в руках бланк и затем порвал его на мелкие кусочки на глазах у дежурного, на что тот пожал плечами и добавил, что, если его будут отрывать от служебных обязанностей, он может и привлечь настырного гражданина за совершение противозаконных действий, направленных на подрыв работы органов милиции. Максим хлопнул дверью и в тот же день сидел в приемной внутренних дел, где ему тоже предложили заполнить бланк, записаться на очередь, обратиться по другому адресу, постучать в другое служебное окошко. Хлопнув дверью внутренних дел, Максим сел за пишущую машинку и двумя пальцами отстучал свое первое письмо в высшие инстанции: письмо отнюдь не протеста, нет, просто официальное письмо, уведомляющее о событиях ареста и привода в милицию в ночь с такого-то на такое, с описанием допроса и требованием указать ему местонахождение задержанного Эдмунда. Письмо было адресовано полковнику Удальцову. С уведомлением о вручении. Уведомление Максим получил довольно скоро, как, впрочем, и ответ, что, если, мол, такой-то и такой-то гражданин находится под следствием, сведения о нем имеют право запрашивать лишь близкие родственники; если же речь идет о без вести пропавшем, то отправителя за извещение благодарят и сообщенные отправителем факты направят по соответствующим инстанциям. Конечно же, сведения об Эдмунде можно было бы раздобыть более простым и прямым путем, через всезнающих ходоков Маркина и их адвокатов, скажем, но к ним Максим идти не желал: розыски Эдмунда были его сугубо личным и интимным делом между ним и вышестоящими органами – и больше никем. За столом никто из нас не Лифшиц. Кроме того, он ничего не желал знать о Маркине, хотя его тоже, как Максим услышал из передач разных «голосов», держали под следствием; более того, тогда это известие даже вызвало у Максима злорадную усмешку: мол, так ему и надо, с его идеями, кто достоин, а кто не достоин «служить опорой для девушек нашего круга». В один из дней позвонила супруга Маркина, визгливо кричала, что Максим разрушил их крепкую ячейку коммунизма, и Максим, не вникая и не ответив ни слова, повесил трубку. Неустанно и с упорством он продолжал рассылать письма в советские административные и законодательные органы: за внутренними делами последовал генеральный прокурор, за прокурором по надзору – Верховный совет, за Верховным советом Центральный комитет лично генеральному секретарю, и чем выше шло письмо, тем наглее и суше оно звучало. В ответ он получал одно и то же: «Ваше заявление рассматривается». Нужно сказать, что во всех этих требовательных запросах сцена в ванной предусмотрительно опускалась, как к делу отношения не имеющая; но в подробных описаниях бесцеремонного ареста и привода в милицию всей четверки имя Алефтины по необходимости упоминалось. Максим, восполняя подавленными эмоциями этот позорный пробел в описании событий, с каждым посланием (ввиду невозможности рационально объяснить причину своей настырности) становился все маниакальней, чего не мог не почувствовать читатель его энциклик в высших сферах. И окончательный ответ пришел из неожиданной инстанции, куда Максим не направил ни одного запроса, – из КГБ. Его не вызывали ни на Лубянку, ни на Кузнецкий Мост. Просто однажды утром зазвонил телефон и голос, никак не назвавшийся, поинтересовался, не против ли Максим встретиться где-нибудь в центре для короткой дружеской беседы; голос не подразумевал отказа, и каждый советский человек прекрасно понимал с первых же слов, кто его приглашает. В ходе этой любезной встречи за чашкой кофе на втором этаже «Метрополя», где Максим бывал до этого всего пару раз (не подозревая о более важном государственном назначении этого кофе), белобрысый человек с доверительными интонациями объяснил свое желание познакомиться с «талантливым и многообещающим советским переводчиком» (Максимом).