Нет примирения!

— А ты чем доказал? Чем мы все доказали, что не тепленькое местечко себе выискиваем? Славу добыли… Знамя, почет. И греемся под боком у начальства. Так для него выглядим? А дальше что? Что дальше, я вас спрашиваю? Вот хотя бы ты! Что дальше делать собираешься?

Вместо Сергея, к которому был обращен вопрос, с полной серьезностью ответил Максим:

— Жениться он собирается.

Александр повернулся к Максиму:

— А дальше?

Тот растерянно пожал плечами:

— Дальше детишки бывают.

И не сразу понял, почему все засмеялись.

— Детишки? — загремел Александр. — А у тебя книжки? А у него? — показал он на Павлика. — Что у него дальше?

— Дальше, дальше! — передразнил Академик. — А сам? Квартиру ждешь, получишь, ну и что?

— Вот именно! — согласился Александр. — Квартиры, книжки, детишки! Такой план и у Свиридина имеется! Только если мы наравне с ним думать будем, для этого никакой бригады не нужно, и знамя хоть сейчас отдай! Нормы выгонять и Свиридин не хуже нас умеет.

— Ну и тоже неправда! — воскликнул Сергей. — Мы не просто нормы выгоняем. И думаем тоже не наравне с ним. Я вот женюсь, так не буду, как он, кулацкий дом сколачивать!

— А я над книжками тоже не выгоду себе высиживаю! — вставил Максим.

— Правильно, — согласился Александр. — По-разному думаем, да ведь все-таки об одном! Вы поймите… Вот она, — кивнул он на Лену, — впаяла нам позавчера, дескать, пункты свои только знаем — и все. Сами хорошие — и все! А этого мало! Мало самим в хороших ходить… А лом валялся! Ну, вывезли его… А предложение наше в БРИЗе до сих пор маринуется?

— Что же, по-твоему, — спросил Сергей, — за все мы в ответе?

— Вот именно! — повторил Александр. — Потому что не просто работать, мы жить должны по-новому! Значит, и надо вокруг все налаживать, а что мешает — вырывать с корнем! В этом и есть наша выгода! Не стоять в стороночке. Да не ходить робкой овечкой, как вот он в БРИЗ ходит, — кивнул он на Сергея. — «Не рассмотрели наше предложение?» — «Нет, еще маринуем». — «Ну, так помаринуйте еще…»

— Ругаться с ними, что ли?

— Надо — так и ругаться! По-хозяйски! Требовать!

— Ладно! — Сергей подвинул чернильницу. — Пиши, Академик!

— Что еще…

— Пиши! Вот бумага. Ручка. Будем требовать. А то в самом деле, хожу без толку, а таким, как Гришка, выигрыш.

— Один выдающийся француз…

— Ты пиши!

— Нет, послушайте. Он сказал так: «Прежде чем позволять себе осуждать другого, сделай так, чтобы тебя самого ни в чем не могли упрекнуть». Вот и мы, значит…

— Пиши!

— Да что писать-то?

— Статью в газету.

— Так уж сразу?

— А что тянуть? Правда, Сашка? Пиши: «В редакцию многотиражки…»

— Нет, — сказала Лена. — В многотиражке о БРИЗе уже было. Давайте прямо в городскую.

— Это можно, — согласился Максим.

— И заголовок такой, — сказал Сергей. — «Замаринованные предложения». Число множественное. Там ведь не одно наше, правда, Сашка?

Александр кивнул:

— И про Свиридина не забудьте. Бездействует БРИЗ и помогает некоторым свой эгоизм оправдывать!

Максим обмакнул перо в чернильницу:

— Начинаю!

Заскрипело перо. Установилась тишина.

И тогда, потянувшись за пачкой папирос, лежащей на столе, с напускной небрежностью спросил молчавший до сих пор Павлик:

— А как же с Дашей?

IX

…Лает надрывно — себя ее жалеет! — черный пес на привязи. Рвется с цепи к воротам.

Даша, сопровождаемая Григорием, опасливо косясь на четвероногого стража, проходит по двору, вступает под крышу большого бревенчатого дома.

Просторны и прочны надворные постройки — сарай, кладовки.

И внутри дома во всем ощущается основательность и добротность: шкаф с зеркалом, картины в позолоченных рамах, огромная радиола и тут же телевизор. Из темноты сеней, когда включили свет на кухне, проступило колесо висящего на стене велосипеда.

Много комнат. Даша обходит их медленно, не в силах скрыть довольной улыбки. Григорий шагает сзади, почти вплотную, обжигает шею горячим дыханием:

— Хозяйкой будешь… над всем хозяйством. Мать не помешает. Уехала сейчас. Слышишь? Одни мы…

Он берет Дашу за плечи и сжимает их, а она, остановившись, смотрит на Григория пристально… Когда-то точно так же стояла она с Павликом — в клубе, на лестнице…

Только кажется, это было давно-давно…

Приподнявшись на цыпочки, она пыталась тогда заглянуть в черные Павликовы глаза.

А у Свиридина глаза серые, холодноватые. Руки сжимают сейчас властно, настойчиво. А те были робкими, нежными…

Но мало ли что было когда-то!

Тихо играет музыка в приемнике… Лезут и лезут на поваленную сосну и никак не могут залезть косолапые мишки в позолоченной раме. Надрывно лает во дворе черный пес на привязи. А в чистых комнатах — простор и покой.

Даша откидывает голову, и Свиридин целует ее прямо в губы, потом в шею. И сильнее, еще сильнее сжимают его руки, обхватывают крепче, давят, словно обручем…

— Пусти! — кричит она и, задыхаясь, забарабанив кулаками по его плечам, вырывается. — Пусти же!

— Что ты? — спрашивает он удивленно и делает опять шаг к ней.

— Не трогай! — отстраняется она и чуть не падает, садится на диван, выставив перед собой согнутую в локте руку.

— Вот дурная! Да что с тобой?