Нет примирения!

Однажды Павлик услышал… Он не успел еще уйти с веранды, когда она вот так же явилась с прогулки поздно ночью, и через открытое окно до него долетели от Бобровых голоса.

— Неужели ты считаешь… — начал брат.

Она перебила его:

— А я могу перед тобой и не отчитываться!

— Хочешь, чтобы написал маме?

— Пиши! Можешь даже напечатать в газете! Опыт у вас есть. Спокойной ночи!

Александр что-то еще сказал, но Даша больше не отзывалась: должно быть, и впрямь легла.

Павлик спустился с веранды и опять долго бродил по улице, как делал в последнее время часто — не сиделось дома и не хотелось никого видеть.

Он ходил и думал о Даше, о том, почему она стала такая нервная, злая, совсем не похожая на себя, на ту, какую он знал в прежние ее приезды и даже совсем еще недавно — в первый вечер, когда она неожиданно появилась в клубе — веселая, легкая и свежая, «как сирень в сиреневое одета».

Павлик где-то вычитал или просто слышал такое выражение и теперь вспомнил его и повторял несчетное количество раз, потому что слова эти вызывали перед глазами радостный светлый облик прежней доброй Даши в сиреневом платье… «В сиреневое одета, в сиреневое одета…»

Он не мог объяснить ее поведения, но невольно старался во всем оправдать. И с Гришкой она проводит время только наперекор брату — своевольная и гордая! — нарочно делает по-своему, недаром когда-то сказала, что сама может трахнуть кулаком но столу! Но, делая так, она, конечно, чувствует себя очень неловко и поэтому нервничает, стыдится, избегает встреч и с ним, с Павликом, но он должен ей помочь, обязательно должен!

И где бы он ни был: на заводе, в цехе, в столовой, на занятиях в техникуме, в кино с ребятами — повсюду думал только о том, как начнется у них большой разговор, как он спросит, а она ответит, и какими словами он станет доказывать ей, что еще не поздно исправить ошибку.

Он почему-то был совершенно уверен, что все кончится хорошо, и даже слова Свиридина, сказанные при всех Александру: «Может быть, родственничками будем!» — не смутили и не расстроили Павлика в первый момент: мало ли что взбредет на ум Гришке, лишь бы побахвалиться…

Но немного погодя зашевелилась колючая мысль: «А если это правда?»

И Павлик потерял покой: оглядывался на Свиридина, не слышал, о чем говорили ребята, с нетерпением ждал конца смены, собираясь сразу бежать домой. А когда прозвучал сигнал-отбой, вдруг смалодушничал, испугавшись, что Даша и вправду скажет ему что-нибудь страшное, и не пошел домой, а заторопился вместе с Максимом Академиком на занятия: институт Максима и техникум Павлика помещались в одном здании.

Максим всю дорогу, едва вышли из проходной, рассказывал о Вьетнаме. Центральные газеты печатали сообщения о приезде в нашу страну высокого вьетнамского гостя. А в сборочном цехе далекого сибирского станкостроительного завода как раз в эти же дни была подготовлена для отправки в жаркий Вьетнам новая партия токарных станков-автоматов. И в сборке их принимали участие и Александр с Сергеем, и Максим, и Павлик…

Павлик еще успел уловить в рассказе Максима эту связь между приездом в Москву вьетнамского гостя и их собственным сегодняшним делом, но больше, по правде сказать, ничего не слышал, думая о своем, и только изредка просачивались в его сознание отдельные слова:

— Ханой… Страна юга…

Только прямой вопрос Академика вернул Павлика к действительности.

— Здорово ведь, верно?

— Что здорово?

— Так ты, значит, не слушал? Такая богатая история у этой страны…

— Стой, Академик! — вдруг схватил Павлик Максима за плечо, останавливаясь и устремив взгляд вперед.

— Что там? — спросил Максим и тоже замер…

— Клюквенный? Лимонный?

Шипит, брызжет бьющая в стакан струя воды. Но уже не грубая, пухлая, а нежная девичья рука отставляет стакан… Продает газировку Даша…

Сбоку от нее улыбается довольная Авдотья Мироновна…

— Даша!

Павлик подбежал, вырвал из ее рук стакан, обернулся к тетке:

— Ваша затея?

И снова к Даше:

— А ну!

Прежде чем отозвалась она, схватил ее за руку и потянул прочь.

Поражены стоящие в очереди. Но быстро ввела события в привычное русло не потерявшая самообладания Авдотья Мироновна. Гнусаво-равнодушно зазвучал ее голос:

— Клюквенный? Лимонный?

…А Павлик с Дашей идут по улице, обгоняя прохожих. Стремится не отставать от них Максим. Собственно, Даша не идет сама — ее тащит Павлик, крепко прижав локтем кисть девушки. На ходу бросает:

— Что придумала?!

Она с яростью пытается вырвать руку:

— А тебе что?

— Другой работы нет?

— А эта позорная?

Оглядываются прохожие.

— Пошли сюда, пошли, — подталкивает их Максим, увлекая в сторону от главной улицы.

И уже идет Даша по краю тротуара. За ней быстро вышагивает Павлик, торопится объяснить:

— Не работа плохая… Да что тебе-то в этом интересного? Я ведь знаю — это тетка… В восторге от своей торговли. Барыш, доход… Да разве тебе это надо? Послушай, Дашенька…

Идет она, высоко вскинув по-мальчишески подстриженную голову, не желая слушать, не желая разговаривать.

Павлик ловит ее за руку, она опять вырывает:

— Отстань!

И неожиданно оборачивается: