Неудачная шутка (СИ)

- Вот почему я не выношу цивилизованных людей, - еще больше помрачнел Джек-дикарь, но не отстранился, и теперь их руки вместе горели в судороге страсти. - Ты серьезно? Я с тобой все это время расплачивался? Теперь расплачиваюсь? За то, что ты меня кормил и прятал, мм?

Они вдруг заговорили откровенно, более того, на особенном языке - но что проявило это, оставалось неясным.

- Я вовсе не… - смутился впервые признавший нужду в чужой помощи Брюс, не умея забирать непринятые подарки: в лицо ему летали ключи от дорогих машин, уникальные сумки, острокаблучные туфли - хорошие женщины чувствовали себя продажными - а теперь он еще и умудрился оскорбить бесстыднейшего.

Особое достижение…

- Думаешь, я просто отребье? - шипел разгоряченный Джокер, поглаживая своей обезличенной ладонью удерживаемую руку. - Ты не оригинален в этом мнении, если хочешь знать.

- Хватит, Джек. Мне это правда не нравится, не надо. Неважно, что про тебя говорили прежде, неважно, что говорил я. Не думаю я так. Я солгал. Много, много раз… - не желая множить печали, Брюс привстал, совершенно серьезно собираясь прекратить эгоистичное отбирание частиц тепла у этого несозданного для такого человека, но Джокер просунул руку между его ног, растер грубую ласку прямо через ткань узких брюк, держащихся на бедрах на честном слове - безвольно обвисшая пряжка ремня нервно звякнуло язычком - и он забылся, нахмурился, чтобы не отразить случайно бури, бушующей в нем.

Бури, впрочем, существовали не в нем одном.

В глубинах праведной грудной клетки застучало что-то, защелкало, разродилась болезнь - и Джокер скривился: верно, все верно, все это - никуда не годится.

И еще одно было верно: все это было только частью делирия, грохнувшего в ту ночь, когда он увидел нечто особенное, что было так отвратительно и прекрасно одновременно.

Увидел, как оплот всего недоступного и недостижимого - если ты, конечно, не скромный гений, как он сам, тебе никогда не добраться до желанных драгоценных недр и глубин - точка абсолютного холода, Брюс Томас Уэйн, Бэтмен, Темный Рыцарь - опускает губы в грязь, опускается и опускается, усиленно топится в вязком гнилье.

Как невовремя, как странно, как восхитительно больно!

Его воля соединяет их в единственной невозможной точке (пинки ногами - в грудь, в спину и в пах в том числе - не в счет) - совершается акт оборота, где гнида болотная вываливает ил и влажный бурый песок на круглые колени и белые парусиновые шорты чистенького загорелого мальчишки - американский идеал в гладкости кожи и белизне зубов, раковичных и перламутровых, в ночной темноте волос, в ее древесной, кленовой коре и в симметрии линий, где набухает каждая клетка, распускаются знаки силы, расцветают, наполняются кровью.

Идеал в британской породе, потому что какое-то невыгодное достоинство заставляет этих людей - всех, чьи кости необратимо коллекционировались фамильным склепом Готэма - сохранять чистоту его крови, не следя за этим, не отвлекаясь даже на природное благородство - и только в этом человеке, впервые спустя столько лет, родилась трещина.

Лопнуло что-то в важном механизме, скрипит и стонет, требует починки - и кто может справиться с этим? - и вот он опустил расцарапанные руки в гнилую воду, не побоялся болезней и вирусов, не побрезговал ни запахом, ни мусором, мерзким в окружении жирных кружков ряски, ни острыми проволочными ловушками, скрытыми под этой мутью кожи и костей, под шрамами и под дерзким языком…

Грязь не пристает к нему - Бэтмен очищает неочищаемое - ничего, ничего, это ненадолго: однажды он не справится - и что тогда делать?..

- Ты просто не понимаешь… - зашептал Джокер, и темные глаза его подернулись густыми туманами. - Я ужасная дрянь. Хочу, чтобы ты кричал. Покричи для меня, а?

Брюс встревоженно сглотнул - его вольное поведение пробудило хищника, оттолкнуло Джека в темноту безумия дальше…

Он не выносил безумцев, он их никогда не понимал.

- Как нибудь в другой раз, Джокер, Джек Нэпьер, мой лучший друг, - продавил он через непослушное горло в ответ, наклонился и нейтрализовал чужую активность, униженно вжимаясь губами в шерстяную ткань где-то на бедре психа, печально подтверждая, что они не могут существовать вне все тех же сдач или нападений.

Это действие ожидаемо вызвало настороженное оцепенение, дало ему немного времени для маневра: он должен был исправить то, что надломил, заделывая вмятину от той ментальной затрещины - ты недостаточно хорош, не дотягиваешь, пропускаешь, не держишь удар - и даже если уверенность в себе не пострадала, урон был слишком серьезным…

Он снова сглотнул, поджимая губы, сдернул чужие брюки до колен вместе с трусами - проклятье, это что, рисунок из шершней? Его самомнение растет - жадно всосал возбужденный орган, ароматный в мускусе и нежный на ощупь, чтобы не потерять ни секунды, углубился, услужливо подставляя под ствол язык, сунул подальше, за зубы, чтобы, сладко вздыхая, приласкать головкой гладкий выступ челюстной кости - отнял, заглотил снова…