Неудачная шутка (СИ)

Властно подтянув безвольное тело поближе под жесткие змеистые кудри, стискивая пальцы на худом плече, словно и правда ждал сопротивления, вскрыл вялую плоть губ лихим полущелчком большим пальцем, мимоходом ужасаясь подлому желанию заткнуть чудовищу нос, чтобы облегчить проникновение вместе с жизненно необходимым воздухом, и тяжело и радостно выдохнул, когда долгожданный рот все-таки обхватил потемневшую от возбуждения головку.

Направляя чудотворную голову, одобрительно дышал, укладываясь сперва между бледных губ, внутренние стороны которых были удивительно влажными и горячими, а после и на язык.

Объект всех его страстей - абсолютно всех, до единой, от искушения человекоубийством до наказания самопредательством - глаз не поднял, словно был пристыжен.

- Не выношу, когда ты такой. Кто вообще может видеть тебя таким? - беззвучно шептал Брюс, осчастливленный не-сопротивлением, активно направляя горящий под грязными волосами затылок рукой, чтобы прогладить и внутренние стороны щек: восхитительные рубцы. - Покажи мне, дай мне повод… Ненавижу ранить тебя, это слишком приятно… чувствовать твой запах - как же ты приятно пахнешь, клоун, как чертова добыча… О, как же мне обидно, Джек. Ты меня так этим обидел, ты такой покорный…

Он что-то еще шептал, путано и нелогично, но так тихо, что эти слова остались тайной даже для него самого - разум был выключен, потому что осуществлялось важнейшее в данный момент действие: вздрагивая и тяжело дыша, он наглаживал нежной плотью хищные зубы, зажимал ее в чудовищной пасти - триумф усмирения, песня путам…

Обессиленный Джокер, безнадежно пытаясь разозлиться, уныло засопел, цепко повисая на ухваченных для равновесия бедрах, и это было некрасиво - отзвук прокатился по телу случайного насильника - но неловких мазков языком по натянутой струне, которые делал, когда получал возможность, не прекратил, расписываясь каждым из них в собственном бессилии и нужде.

Его крупный кадык ходил ровно в такт осуществляемым движениям.

Подавая слабые, но признаки жизни, он подался вперед, насаживаясь поглубже, но не улыбнулся - ни горько, ни подло, никак; заскользил, высекая искры, вздрагивая от явственной тошноты и подступающей с каких-то невидимых сторон тьмы - слишком мощно, отчаянно: развратный дервиш, и Брюс прыснул злым смехом, плотно прижимая вспотевший затылок к себе поближе - прямой нос уткнулся в его лобок, жарко защекотал дыханием жизни…

Псих стал мрачнее мрачного, закрыл глаза - на тонких веках набрякли миниатюрные веточки кровеносных сосудов; он и правда был хорош, токсичный - потому что был собой, потому что покорился; на обретшей восковую бледность коже, покойничьей во тьме, выступила испарина, стылая в недружелюбной прохладе сочащейся через оконные щели осени.

Кожа увлажнена из-за холода приюта, и весь он горяч потому что болен - снова и бесконечно…

Все равнодушие и презрение истекло вместе с печальной, тяжелой, вязкой каплей слюны, сорвавшейся с его непробритого подбородка - обычные манипуляции с дырявым ртом не были осуществлены - и желанное тело обрело имя, до того глупо потерянное.

Брюс снова обрел себя и перепугался: как он мог пойти навстречу подобным желаниям? Как он мог снова ступить в те же ловушки, теперь грубые, расставленные неловко, но столь же эффективные, что и прежде?..

Джокер выискивает несправедливость, чтобы иметь возможность мстить, иначе он теряет точку опоры.

Его рука, серая в измененном пространстве ночи, покоилась на плавном переходе крепкой клоунской спины в ягодицы, и он поспешил оставить поясницу в покое, тайно сожалея, что исчезает намоленное скверными поступками тепло с кончиков пальцев.

- Джек? - устало позвал он, подтягивая нерастапливаемого психа повыше, прижимая к своей груди и жарко оглаживая его пах через ткань, потому что дрожь, сотрясающая матрас, была слишком похожа на ту, что мучила это тело в библиотеке перед тем, как он сам грохнул со своей экспрессией, с очередным судом и приговором. - Ты мне нужен, доволен? Не так, только не так. Не забывай, что ты мой враг.

Джокер снова не ответил, и наглая смуглая рука, никем не остановленная, вскрыла замок одежды, забралась под тонкую ткань белья, и Брюс снова - каждый раз, заново - открыл для себя удивительные тайны этого тела, единственного тела в этой вселенной: тонкие, жесткие волосы; невозможно гладкую кожу, упругий жар, тугую пульсацию вен; скользкую каплю, которую он, обнаружив, незамедлительно приветливо растер по беззащитному углублению уретры, жадно сглатывая впустую: отлично помнил вкус.

Радость тождества подхватила его, как и прежде. Радость обладания.

По позвоночнику пробежал мощный заряд, и он не стал себя останавливать, приложился губами к грязной пряди зеленых волос у трепещущей шеи, мечтая только, что жестокие руки все же прикоснутся к нему в ответ.

Этого не случилось, и это вдруг явилось почти благородным жестом и смягчило его, оставляя тонкую муть печали: он был сам собой осужден ухватывать воздух, не успевать за тенью, нарекать желанными именами несуществующее…