Неудачная шутка (СИ)

- Успокаивай себя, - с омерзением выплюнул враг, оскорбленный этим подобием радости. - Давай, осталось-то недолго. Не скажу, что я разочарован - падение героя и все такое - но твои двойные стандарты… Почему? Ты не желаешь знать, почему? - перешел он на крик - внезапно, порывисто, удивительно странно. - Чего я хотел? Увидеть человека, которого прежде любил, называл братом, с которым мы дали клятву на крови, о которой помню теперь только я один!.. Тот Брюс Уэйн, которого я знаю, на тебя не похож. Почему? Это я пришел узнать, почему. Даже если это я тут самый жалкий, даже если мне потом гореть в аду… Как давно ты был на ее могиле? Как ты простил ему смерть нашей малышки, Брюс? Как ты мог позволить ему смотреть тебе в глаза? Почему ты не убил его за нее? Не хватило бы мести - так теперь я считаю, но тогда меня успокоил бы и циничный, нормальный порядок вещей, где ее маркируют простым куском мяса - но и его тогда тоже! - сортируют - но обоих… Так глубоко мое разочарование в тебе, что я обязан знать, может ли оно быть еще больше. Это моя нужда, мечта и повинность. Есть ли дно? Есть? Я любил ее, ты любил ее, ее бестолковый выскочка-жених, наверное, тоже, а защитить ее было некому!

В наступившей тишине, тугой и влажной, даже шумный Джокер, без устали рвущийся на волю, умолк, с интересом прислушиваясь.

Брюс стиснул зубы, захваченный сотней сожалений: она. Она - причина, и она мертва, и никто ее не любил, а тот, кто осмелился дать ей право быть равной, давно уже сгнил в могиле; да, они оба достались смерти, и он так виноват…

Ни одной из тех пафосных клятв, что они втроем давали детьми, начитавшись приключенческих романов, он не помнил - только томный летний вечер, липкий мятный леденец, упавший в сыпучую бежевую пыль перекрестка, да ее ободранные от неудачного падения коленки, обильно кровоточащие на его пижонский накрахмаленный платок, неизменно навязываемый ему Альфредом в начале каждого юного дня, помнились ему через взвесь времени…

- Как давно, - нажал Эллиот, прикладывая дуло пистолета-путешественника к мочке белого уха. - Как давно последний раз ты был на ее могиле, Брюс Уэйн, Бэтмен? Отвечай. Я постараюсь отстрелить ему пока только этот кусок, но не обещаю, что…

- Ни разу, - быстро ответил Брюс, изводясь от язвящей сердце подневоли. - Никогда.

Хотя бы сохранять лицо не надо было - опасность миновала: страшный глаз смерти заходил у клоунского виска, повинуясь нервной руке врага, но опал, до времени бесцельный. Только это его интересовало, только это было важно.

В их и без того напряженном, выкованным смертью треугольнике усилилось давление - словно он сказал что-то не то, словно честность могла быть малодушна.

- Ты не считаешь, что он виновен, - медленно проговорил пораженный Эллиот. - Господи… Ты думаешь, это ты ее убил! Сколько, в таком случае на тебе смертей? Две? Четыре? Десяток? Сотня? И еще две будут, и все как на подбор такие трагические. “Отпусти его, Томми, он тут не причем!” - злобно передразнил он ту суровость, которая так часто заменяла Брюсу многие интонации. - Ой, совсем забыл, он тут как раз кстати, да? Может, считаешь, что власти должны разбираться? Тоже нет, Бри. Нет, нет, конечно, нет, иначе ты давно вернул бы его в назначенный ему бетонный гроб! Но это ничего, все нормально: такое наказание не по совести. Слишком мягкое. А знаешь, что самое главное? Он никогда не поймет, что натворил. Буду виноват я, ты - будешь винить себя, а он останется равнодушным!

- Заткнись, Томми, - перебил его Брюс, чтобы оставить некоторые правдивые слова нерожденными. - Да, я ее убил. Это моя вина. Я волочился за ней, хотя толком никогда не знал, где уж любить. Я был уверен, что она выбрала меня, и оттого я был счастлив. Вот такой я жалкий, не способный оценить то, что имею, и только ноющий по ночам о том, чего никогда не получу. Я был и остаюсь пентаграммой, призвавшей в мой город дракона, сожравшего ее. Дальше-то что? Кто может знать эти пределы - кого казнить, кого спасти - правильное прощение доступно только твоему богу?

Но он осознавал, что каждый миг ждет нового акта - он падет еще ниже, и правда достигнет дна, и Джек окажется свободен. Джокер будет свободен, кто-нибудь сварит ему кофе, оботрет его кровь - и придурок возьмется хохотать над ним подле врага, глядя своим понимающим огненным взглядом: “Когда же я научу тебя никому не доверять, мм?”.

Брюс хотел этого, это было его сокровенным желанием - только бы не чувствовать этой иссушающей пустоты, этого ужасного страха: иная могила преследовала его.