Неудачная шутка (СИ)

- Интересую. Чтобы сломать, - произнес непроизносимое вслух Брюс, с готовностью взваливая на себя тяжесть их лонжи, - или чтобы я тебя сломал, тебе без разницы. О какой правоте ты говоришь, о твоих методах? Ты ведь и сам не знаешь. Ты этого не можешь понять, но я тебе скажу, как наименее сумасшедший: это заворот мозгов. Это - сдача твоему безумию. Меня, впрочем, устраивает. Может, конечно, я помешан куда сильнее, чем предполагаю, но мне все равно. Ответь, террорист, убийца детей, женщин и стариков, придурок, высокомерный шут, хронический лгун, властный, беспринципный ублюдок, самовлюбленный до стервозности ночной монстр, циничное исчадие земного ада, собственный изгнанник за грех саморавнодушия, мое злое отражение. Почему ты все еще здесь? Почему тратишь на меня время?

- Ну нет! - оборвал его спохватившийся Джокер, хаотично нащупывая, в реальности ли он, или его сразили глюки. - Мы не будем выяснять, кто в ком больше заинтересован, особенно после того, как уже вдоволь намерились слабостями. У тебя даже толком не стоит. А, нет, стоит… Ну ты и животное!

- Сложно остаться спокойным, когда тебе отсасывают, - оскорбился Брюс, неосознанно наглаживая бесформенные кудри. - Даже если над тобой просто издеваются. Как же редко ты следишь за языком… “У меня стоит от одной мысли о тебе”, Джек. Неизбежно. Это не сенсация. Ты прав, прав, мне уже все равно. Никакой луны нам, никаких цветов.

Он успел еще подавить неожиданный вздох, едва не вырвавшийся, когда влажный язык в качестве усмирения полоснул ему по запястью, но скрыть очередное поражение ему не удалось.

- Можешь тоже поиздеваться надо мной подобным образом, - обрадовался нескромный Джокер, усмехаясь, когда жертва попыталась смущенно спрятать оцелованную конечность, и вернулся к действиям, которые прежде безнадежно пытался представить как унизительные для себя: заходясь ненавистью от пугача лабиринтов, всосал неравнодушную плоть, сразу же смягчаясь, сжимая и разжимая губы, уложил на язык, хотя его шатала тошнота. Прежде они могли говорить только так - удивительный эффект единственно верного сближения - телом по телу невозможно лгать или что-то скрыть. Ничего не таилось, откровенное, и стоило коже оказаться на коже, и загоралось пламя настоящей реальности.

Он поник, прилежно работая рукой, тер, мял и дул, как на горячее, потому что хотел этого больше, чем всего остального: почувствовать реальность, заключенную в биении его, а не своей жизни.

От продолжительных полупоцелуев член окончательно наполнился, гордо распрямился к горлу, подрагивая, набирая кровь, растревожил утихнувшие было рвотные позывы; дыхания было недостаточно, поэтому он вытолкнул из себя надежду, высадил испачканный в себе орган, тяжело набирая в горящие от отчаяния легкие воздух, но сразу же опомнился, принял обратно - заглотил головку, нежно ощупывая ее языком между губ, чтобы отправить поглубже.

Все невозможные узлы распутывались, когда он чуял его раскрытую ладонь. Пытаться обмануть Бэтмена было бессмысленно, потому что как только он приближался к нему ближе, чем на шаг, все становилось правдой, и невозможно, ненужно было сопротивляться притяжению.

Он мог опознать это ощущение, он был с ним знаком: так затягивают зыбучие пески.

- Ты же не хочешь этого, - придавленно призвал его к ответу обманутый логикой здравомыслия Брюс, не способный притворяться. - Ты догадываешься, что это должно тебя уязвлять, знаешь, что должен укрощать меня, но ничего не чувствуешь, и это жалит тебя. Не думай об этом, я могу тебе помочь: если мне что-то будет нужно, я попрошу тебя, пожертвую своей гордостью, даже учитывая гарантированный отказ. Ради того, чтобы получить отказ, чтобы ты мог отказать мне. Сделаю для тебя такое. А я ведь никогда никого ни о чем не просил. Пожалуй, мне надо попрактиковаться… Другие люди говорят, что красота в хрупкости, - вдруг отчаянно пожаловался он, обреченный на массивность и прочность, которой не мог покинуть, будто саркофага. - В мимолетности. Но что нам делать, Шутник, если все вокруг представляется нам с тобой таким монументальным и неподъемным?

Прожорливая лярва чужой правды ударила Джокера удивительно сильно, и он уже был готов спасовать, но глыба Бэтмена держала его даже на излете: позволяла надеяться хотя бы на разрушение.

То, что прежде вызывало в нем настороженную тревогу обвалов и пропастей - что-что-что он не может вспомнить, что он забыл, как это отразится на его правлении этой рукой? - теперь интересовало его более допустимого. Он находил во всем этом картинном погружении в беду даже какое-то извращенное удовольствие: Брюс закладывает его член за щеку, и он чувствует восторг подчинения; зеркальное отражение оного из обмана и имитации превращается в марш победителей, где он главный завоеватель, способный снести любое препятствие, когда чувствует под губами его твердокаменную тяжесть.