Неудачник

Иногда возникает шальная мысль, что все справедливо. Что понятия справедливости как такового — нет. Есть объективные законы мира, по которым никто не уйдет обиженным. И это нормально, что я в свои двадцать семь ничего собой не представляю. Закономерно и правильно. В таких случаях пытаюсь отогнать плохие мысли, как-то забыться. Но, чем старше, тем чаще они возвращаются, сверлят череп головной болью.

— Хорошо, я передам информацию коммунальщикам. Вам направят официальный ответ.

— Я хочу, чтобы ответ мне дал глава! — настаивает дед.

— Понимаете, дело к слову не пришьешь, — говорит Натисков. — Вы изложите все на бумаге, на имя главы, и отправьте через общий отдел.

И глава лично будет писать, покусывая ручку в приступе вдохновения. Как же! Передаст информацию профильному руководителю, и тот точно так же сольет ее на нижестоящего. Получишь ты, дед ничего не значащую отписку.

— Вот как это называется? — задает ничего не значащий вопрос дед. — У нас мэр что, Сталин? К Ленину ходоки ходили, он их принимал. А тут какой-то глава города принять не может. При советской власти спрашивали, и каждый чиновник, рабочий отвечал. А не ответил — изволь в лагерь! При советской власти была дисциплина. И наказывали.

Все понятно. Этого следовало ожидать. В выцветших глазах деда появляются брызги гнева, заполняют радужки, жгут меня. Он еще там, в молодости, когда деревья были большими, а мороженое по две копейки. Его не интересуют реалии. Если кто-то ошибся — надо наказать. Незаменимых у нас нет! Это правда — нет. У нас никого нет. Кому хочется работать за жалкую зарплату в 3–4 тысячи, и получать за это увесистый мешок «поощрений» каждый раз, когда какой-нибудь дедушка возмутиться отсутствием света на утреннике в детском саду?

— Что вы от нас-то хотите? — спрашивает Натисков.

— Чтобы вы приняли меры, наказали. Раньше говорили, партбилет на стол. Сейчас так не скажешь. Но порядок быть должен. Иначе как?

— Ну, уволим мы этого электрика. Но ведь на его место у нас поставить все равно некого.

— Значит, надо зарплату ему снижать, чтобы думал в следующий раз, — предлагает дед.

— Он тогда вообще работать не будет, — отвечает Натисков. — У него зарплата меньше, чем у вас пенсия. Его уже итак лишать нечего…

— А вот в Америке такого нету, — говорит дед. — Там порядок. Потому что деньги платят, исследят за всем.

Дед еще и Америку вспомнил. Что следующее на очереди?

— А вы в Америке были? — спрашивает Натисков.

— Нет, по телевизору показывали. Я ж старый уже, немощный…

Дедушка верит всему, что показывают по телевизору. Конечно, интернета у него нет. Но какой, все же, интересный разброс: от коммунизма до современной Америки. Прямо ни дед, а космополит!

— Вот, вы и не можете знать, что там творится, — говорит Натисков. — Или тогда езжайте, и все посмотрите самостоятельно.

Возникает пауза. Дед смотрит на Натискова, на меня. Я утыкаюсь в монитор. Что ему сказать? Мы все здесь не по своей воле…

— Был бы у меня автомат, — внезапно говорит дед. — Я бы их всех расстрелял. Пошел бы по кабинетам, и всех расстрелял…

Дед встает, и уходит. Дверью не хлопает, только вижу, как вслед за телом исчезает трясущаяся, морщинистая рука. Хорошо, что у него нет автомата. Целее будет. Натисков шумно выдыхает, мотает головой. Еще бы: начало дня, и уже два готовых пациента психиатрической лечебницы.

А вообще-то Натисков веселый, компанейский. Смеется, балагурит. В столе у него конфеты, плитки шоколада, какие-то маленькие сувенирчики. За каждую оказанную услугу он что-нибудь дарит из запасов. К женщинам обращается «душа моя», «лапонька», или еще как-нибудь ласково. Руки целует.

Натисков — хороший сотрудник. Хоть и малость циничен. Но каждую проблему решает максимально эффективно. Выходит на место, сам во всем убеждается, фотографирует. В администрации все знают, что если информация пришла от него, нужно делать качественно. Вот поэтому к нему время от времени приходят благодарные граждане, говорят спасибо.

Народа пока нет. Натисков звонит кому-то, я раскладываю пасьянс. Ко мне ходят редко. Специфика. Я и сижу-то здесь для галочки, записи в отчете о приеме, осуществляемом помощником Лаптя. Но мне интересно поговорить с Натисковым, послушать людей.

Раздается стук в дверь. Заходит женщина. Небольшого роста, полная, на вид лет 28. В спортивном костюме не первой свежести, то ли грязно-синего, то ли серого цвета. Лицо некрасивое.

— Здравствуйте, мне нужен Натисков, — говорит она.

— Это я, — отвечает Натисков. — Что вы хотели?

— Я хочу записаться на прием к главе.

— По какому вопросу?

— По личному, — отвечает женщина.

Сколько раз мы с Натисковым слышали такой ответ. Каждый второй считает, что его дело очень личное, потому что это же он, такой неповторимый и замечательный. А на проверку выходит, что дело не отбивается от общей канвы просителей и жалобщиков.

— Я должен знать, в чем состоит ваш вопрос, — привычно отвечает Натисков. — Чтобы глава был в курсе, и говорил с вами предметно.