Неудачник

Вся банда останавливается, начинает разглядывать дом. И вот теперь нам становиться действительно очень страшно.

— Бежим, — шепчет Леня.

Мы медленно, синхронно поворачиваемся, бежим. Впереди всех Леня, потом Игорь, следом я. С улицы слышны крики, смешанные с плачем. Но через пару секунд я уже ничего не слышу.

Мы выбегаем на первый этаж, и через окно на улицу. А потом я прихожу в себя уже дома. Ни Лени, ни Игоря рядом нет. Поднимаюсь в квартиру, ложусь на кровать, и смотрю в одну точку, не в силах плакать.

Мы не несколько дней, а когда собираемся, не смотрим друг другу в глаза. Мы стали другими: мы предали незнакомого человека: маленького, и беззащитного. Мы не подняли тревоги, не рассказали родителям, не позвонили в милицию. Тогда мы стали предателями…

Много позже, в юности, я часто вспоминаю этот момент. Прогоню в сознании разные варианты развития ситуации. Не касаюсь только нашего бездействия и бегства. Мне снятся сны, кошмары, где я бегу, пытаюсь отбить ребенка, но движении замедленные, все очень медленно. А мальчик смотрит, и на глаза слезы, а грудь сотрясается от плача. Я останавливаюсь и ничего не могу сделать. А наверху, на третьем этаже стоим мы втроем. Я кричу, умоляю помочь. Но троица разворачивается, и убегает.

В такие моменты я просыпаюсь в поту, от того, что не хватает дыхания. И мне кажется, нет, я почти уверен, что мы тогда предали не маленького беззащитного парнишку, что умолял о помощи. Мы предали себя, и это предательство не смыть.

— Я вот думаю, Леня, что бы было, если бы мы тогда не струсили? — спрашиваю я, только голос звучит как-то мертво. — Если бы помогли парнишке?

— А что мы могли? Их же было четверо, и все вдвое старше нас.

— Не знаю. Может, они испугались бы свидетелей…

А сам вижу этот взгляд. Как будто и не было этих лет. Парень смотрит на меня: нос разбит, губы тоже. Лицо похоже на кровяную маску, только глаза умоляющие. Просит помощи, но крикнуть не получается.

Что с ним случилось? Жив ли он? Мы так и не узнали. Пытались ли? Наверно, только не очень сильно. Я знаю одно: перед этим мы были очень близкими друзьями, а после стали отдаляться. Нет, дружба, помощь и прочее осталось, но не так ярко, как воспринимаешь это в детстве.

В девятом классе я отбиваюсь от трех отморозков, несколько раз хорошо получаю по лицу, и в солнечное сплетение. На помощь приходит Игорь. Мы обороняемся, Игорю тоже достается, но отморозки убегают. Я смотрю на него, и в глазах читаю уверенность, что это не просто так. Мы не чувствуем жалости к себе. Поделом, кажется мне, и Игорь считает так же.

В одиннадцатом классе Леня налетает на крутых ребят, те обещают прокатить до кладбища. В качестве аванса бьют. И отпускают. Мы собираем ополчение из знакомых, и идем разбираться. Нам дико страшно, как тогда. Но народу много, а бандиты оказываются простыми колхозниками. Мы побеждаем. Но после не празднуем — напиваемся, давясь выпивкой. И пьяные, вспоминаем мальчишку. Наше предательство

Я смотрю во тьму двора, на заснеженные сугробы, чуть освещенные дальними огнями города. Я готов вернуться, чтобы все исправить. Чтобы жизнь пошла по-другому. Но ничего сделать нельзя. Вокруг только снег и лед, лицо морозит ветер. Тот осенний вечер скрылся вдали, оставив только горечь опадающей листвы. Такова жизнь…

— Почему, Леня, — спрашиваю я.

— Не знаю, — говорит Леня нервно. — Давай, Вова, хватит здесь торчать. Поехали.

— И все же?

— Не смогли мы, Вова! Просто не смогли, и точка. Понимаешь, все! Все! Теперь жизнь другая. Другая жизнь. Это все прошло. Нам уже под тридцать, а забыть не можем. Хватит! Мы ничего не могли сделать…

— Может быть.

Но, кажется, что могли. И никуда от этого не деться.

— Ладно, Леня, спасибо за поддержку, — говорю я. — Я пойду, здесь прогуляюсь.

— Что? — удивляется Леня.

Но я уже не слушаю. Как и мы тогда, я бегу прочь. Нет даже мысли бороться, пытаться противостоять. Я оставляю Леню, тепло машины, свет. И убегаю, как тогда. Нет, сначала просто иду. До ближайшего поворота. И как только захожу за угол — бегу. Добегаю до лестницы, не разбирая дороги, почти не видя ничего вокруг. Только слышу биение сердца, и скрип ботинок по снегу. Спускаюсь на первый этаж, вырываюсь из подъезда. Бегу.

Останавливаюсь, только когда от усталости становится трудно дышать, а перед глазами мелькают черные точки. Грудь разрывает холодный воздух. Я сажусь на скамейку рядом с одним из домов. Под свет прожектора. Становиться еще холоднее.

Сижу минут десять, пока не промерзаю окончательно. Здесь пустынно, только горят несколько окон в доме напротив. Чтобы не замерзнуть окончательно, захожу в подъезд. Встаю рядом с батареей, грею руки. Пальцы почти не сгибаются, побелели. Прислоняю к батарее. Ладони покалывает, затем жжет. Стена напротив исписана маркером, на полу — окурки и плевки.

Раздается лязг железной двери, потом сухо стучит деревянная. В подъезд кто-то заходит. Не вижу кто, потому что стою на свету, а вход — в темноте коридора.

— Здесь не занято? — раздается голос из темноты.