Неудачник

После ухода Другина универ стал другим. Плохо это или хорошо — не знаю. Но не по мне точно.

Первое, что сделал Другин, когда стал директором — поднял зарплаты преподавателям, и внес ряд улучшений в учебный процесс. Локальных, небольших, но ощутимых. Филиал словно стал другим местом. Так бывает.

Тихий на его месте поступает по-другому. Первой же задумкой становится организация комнаты отдыха директора. Часть коридора, непосредственно примыкающую к кабинету, отгораживают перегородкой, в стене проделывают проход — получается отдельная комната. Позже в ней появляется кожаный диван, плазменная панель, журнальный столик и холодильник.

На этом «преобразования» заканчиваются. Словно новый директор получил все, что хочет, оставляя остальное на волю случая.

И не случайно в его кабинете все чаще появляется Воблина. Сначала ненадолго, словно украдкой. Ищет общий язык, что-то, что позволит зацепиться, понять, что собой представляет новый директор. Постепенно, маленькими шажками, но попытаться втереться в доверие, стать незаменимой. И управлять. Или, по крайней мере, сохранить статус-кво.

Но, зная Воблину, понимаю, что на этом все не закончиться. Количество козней вырастет в разы. И первыми попадут под удар те, кто активно поддерживал Другина, был из его команды.

И, тем не менее, жизнь продолжается. Универская тоже. Это машина, что задействует несколько тысяч человек, и не может встать в одночасье из-за того, что штурвал покинул хороший человек. Бытие машины напрямую не зависит от человека. Это постоянный импульс, что тянет, тащит вперед во времени. Порою мне кажется, что не важно, с каким знаком будет этот импульс. Главное, чтобы был.

Я читаю очередную лекцию. В аудитории вечерники, взрослые люди, что совмещают учебу с работой. С такими проще работать. Но только не сегодня. Голова забита другим, лекция идет на автомате.

Думаю о деньгах, Кире, Семене. И не замечаю, как ситуация постепенно выходит из-под контроля. Причем, происходит это буднично, без предупреждений и сигналов. Просто, в очередной раз оторвавшись от мыслей замечаю, что аудитория живет другой жизнью, параллельной моей, но и такой же далекой.

В этой группе есть несколько очагов недовольства моей скромной персоной. И, соответственно, пара лидеров сопротивления. Все это хозяйство я делю на три группы.

Первую, активных, возглавляет Дмитрий Тобольцев. Достаточно умный парень. Но что-то с ним не так. То ли заискивающий, и одновременно ненавидящий, отталкивающий взгляд. Может быть, раздутая самоуверенность, что быстро сдувается, переходя в злость. В его группе несколько человек, в основном женщины. Упертые, уверенные в себе, привыкшие доминировать.

Вторая группа — серые мыши. Несколько человек, главный среди которых — Анатолий Мезенцев. Несмотря на крутой нрав, какой-то бледный, невыразительный человечек, что из кожи вон лезет, чтобы доказать свою значимость. Эти встают в оппозицию, примыкая к активным.

Третья — аутсайдеры, ленивые, ведомые люди, что легко меняют мнение, чтобы получить оценку. Вечно ведомые, скользкие, неинтересные. Здесь нет ярко выраженного лидера. Это болото, что утянет, не успеешь опомниться.

И вся эта свора вдруг ополчается на меня. Точнее, не вдруг, а сначала долго противясь, пытаясь перестроить под себя.

Я довожу пару до конца, не реагирую на выпады. После звонка на следующую лекцию, группа возвращается в аудиторию. Все рассаживаются. Вроде бы все спокойно. Только Мезенцев разговаривает по телефону.

На моих лекциях разговор по телефону — смертный грех. Карается даже неожиданный звонок. Все студенты знают, что у Веригина на лекциях телефоны выключаются, либо переводятся в режим вибрации. Отпроситься ответить на звонок — в крайнем случае. Но группа определенно нарывается на скандал, поэтому Мезенцев говорит громко, не таясь.

— Мезенцев, будьте так добры, прекратите разговор, — прошу я.

Не реагирует. Смотрит на меня, и продолжает говорить. Остальные тоже наблюдают: ждут реакции. Я явственно чувствую, что сейчас будет взрыв.

— Мезенцев, прекратите разговаривать, положите трубку!

Толя морщится, словно я мешаю говорить, жужжу, как назойливая муха. В глазах недовольство. Как поступить? Сделать вид, будто ничего не случилось? Себе дороже. Потому что аудитория это чувствует, причем, чувствует остро. Раз, другой, третий, — и по универу пойдет слушок. Акела промахнулся. С другой стороны и чрезмерная жестокость чревата.

Работа препода — хождение по канату над мусорным ящиком. Как ни старайся, все равно оступишься, окажешься внизу, среди помоев. Там, где почти невозможно соблюсти реноме. И в последнее время шаг мой все более неустойчив.

Мезенцев заканчивает говорить. На обложке его тетради нарисован волк, и неровным шрифтом написано homo homini lupus est. Ручка оранжевого цвета, с тонким стержнем, Lancer, торчит между страниц. Рядом ключи. У Мезенцева подержанная Audi конца восьмидесятых годов. И мне очень хочется разбить его рожу о парту.

— Анатолий, будьте добры, выйдите из аудитории!

— Что?

— Выйдите из аудитории!

— Почему?