Неудобные женщины. История феминизма в 11 конфликтах

Ступая на тропу войны, леди Кон была готова к новому аресту. Но что-то ее тревожило: она не могла избавиться от ощущения, что к ней относятся слишком мягко, с оглядкой на ее высокий статус. После второго ареста она готовилась к принудительному кормлению и стояла у дверей в ожидании, зажав пальцами рот и ноздри. Но ее отпустили. Она чувствовала себя виноватой, потому что другие арестованные вместе с ней женщины сильно пострадали. Одну из них, чтобы накормить, привязали к стулу простыней и удерживали трое надзирательниц. Все слышали через стену крики узниц. «В Ньюкасле мне бесстыдно отдавали предпочтение, – писала Литтон, – и это побудило меня проверять, признают ли они мою исключительность инкогнито». Когда-то она хотела стать свободолюбивой Деборой в расстегнутом платье. Теперь она превратилась в Джейн Уортон. Констанс отправилась в универмаг и купила себе новую дешевую одежду; она подобрала пенсне и неказистую шляпку, срезала вышитые инициалы с нижнего белья. Фамилию она позаимствовала у некого Ф. Уорбертона, который написал ей письмо поддержки, когда она вышла из тюрьмы, а имя – у Жанны д'Арк.

В январе 1910 года ее снова арестовали, на этот раз как Джейн Уортон, за метание камней в Уолтоне, Ливерпуль. Во время обыска ее едва не выдала вышивка «Кон» на носовом платке, однако Джейн удалось бросить его в огонь и остаться неизобличенной. Сокамерницы посмеивались над ней: она выглядела как карикатура из журнала Punch – один сплошной стереотип о суфражистках из сатирической прессы.

Ее приговорили к двухнедельному заключению в третьем корпусе, как обычную преступницу. Она написала на стене цитату из эссе Генри Дэвида Торо о гражданском неповиновении: «При правительстве, которое судит только несправедливо, настоящее место для справедливого мужа именно в тюрьме». В скобках она прибавила: «или для женщины». После этого Констанс объявила голодовку. Через 89 часов ее принялись принудительно кормить тюремный врач и надзиратели – не проверив сердце, даже не прощупав пульс. Это было ужасно. Смесь из молока, яиц, бренди, сахара и мясного бульона (Литтон была вегетарианкой) переставали вливать ей в желудок только в моменты «неукротимой рвоты». Врач полагал, что она преувеличивает свои страдания. Констанс поняла, что если к жалобам леди все прислушиваются, то до рабочей женщины никому нет дела. «Я вдруг увидела перед собой распростертую Джейн Уортон; мне казалось, я смотрю на нее сверху, – пишет Литтон в «Тюрьмах и узниках» (Prisons and Prisoners). – Она была самой презираемой, невежественной и беспомощной из виденных мной заключенных. Когда она отбудет свой срок и выйдет из тюрьмы, никто не поверит ее рассказам; во время принудительного кормления и пытки врач ударил ее по щеке, чтобы показать степень своего презрения! Такова участь Джейн Уортон, и я пришла, чтобы ее спасти».

После седьмого кормления она впервые расплакалась. У нее начались галлюцинации, ее постоянно бил озноб, она заворачивалась в несколько одеял. Наконец после еще одного кормления ее отпустили; до Ассоциации прессы дошли слухи, что никакой Джейн Уортон не существует в природе. Губернатор тоже что-то заподозрил и связался с Министерством внутренних дел.

Поводом для освобождения Литтон стала потеря веса. Больное сердце Джейн Уортон по-прежнему никого не интересовало. При росте 5 футов 11 дюймов (1 м 80 см) она весила 48 килограммов. Несмотря на принудительное кормление, она теряла почти по килограмму в день, – ноги ее стали такими тонкими, что ей было больно садиться. Вернувшись домой, она могла есть, только стоя коленями на подушке. Выпала одна зубная коронка: ее повредили кляпом. Через месяц воспалились и сильно распухли ноги: сердечная недостаточность вызвала нарушения кровообращения. Тюремное начальство продолжало настаивать, что перед кормлением они проверили сердце Джейн, а в Министерстве внутренних дел сообщили, что она отказывалась от надлежащего осмотра. Следовательно, она заслужила все происходящее.

Однако у Констанс Литтон, в отличие от Джейн Уортон, были влиятельные друзья. Ее брат Виктор написал в The Times, и об этом сообщили новому министру внутренних дел – Уинстону Черчиллю, другу Виктора. Правду больше невозможно было скрывать. Государственные служащие не только били и душили политических заключенных практически до смерти, но и обращались с рабочими хуже, чем с представителями собственного класса. История Литтон возымела огромный эффект. Заверения правительства, что принудительное кормление – это безопасная, контролируемая медицинская процедура, рассыпались в пух и прах. «На этот раз опыт пребывания в тюрьме был мрачен и ужасен, зато награда кажется незаслуженно большой, – писала Литтон подруге-суфражистке, доктору Элис Кер, из квартиры своей сестры в Лондоне. – Подумать только: именно мне, меньше всех пострадавшей от "принудительного кормления", суждено пробудить сознание людей».