Неудобные женщины. История феминизма в 11 конфликтах

У Фриман, как и у Пицци, был свой негативный опыт отношений с коллективами. Онлайн-феминизм 2010-х годов добавил к этому новое измерение: теперь легко оказаться мишенью для сотен человек в реальном времени. «Хотя онлайн-феминизм зарекомендовал себя как реальная сила, многие заядлые цифровые феминистки скажут вам, что он стал токсичным, – писала в 2014 году в The Nation американская журналистка Мишель Голдберг. – На наших глазах зародился жанр эссе, которые пишут люди, эмоционально истерзанные из-за своей вовлеченности в феминистскую проблематику – не нападениями сексистских троллей, а разящей праведностью других феминисток».

Онлайн-феминизм охватила одержимость языком. Возникло своего рода духовенство, которое решает, какие понятия можно использовать. Гнев – это двигатель прогресса, и те, кто сегодня оказался лидером мнений, подвергают других активистов гонениям как «слишком радикальных» или «агрессивных» в своих требованиях. Но негодование стало цениться само по себе, а онлайн-феминистки перестали отличать справедливый гнев от обычной злобы. Хуже того, самопровозглашенные «союзники» превращаются в настоящих Crucibl[75], театрально обличая своих коллег, чтобы продемонстрировать свою собственную праведность.

«Для меня выглядит отталкивающим и тревожным то, как белые феминистки, соревнуясь друг с другом в интерсекциональности, легитимируют и используют самые интеллектуально недобросовестные аргументы цветных женщин», – сообщила в разговоре с Мишель Голдберг основательница блога Jezebel темнокожая Анна Холмс. Она видит в этом «нечестность» и «взгляд сверху вниз».

Голдберг беседовала и со мной, и я сказала, что интерсекциональные войны повлияли на то, как я пишу. «Жизненно важно иметь в виду широкий разброс различных чувствительных зон, если вы не хотите ошибиться, вслепую шагнув в незнакомую область и случайно растоптав ее своим Привилегированным Сапогом, – сказала я. – Но вместе с тем я знаю, что есть люди, готовые перекопать все, что я пишу, в поисках доказательств, что их предубеждения в отношении меня верны (игнорируя все, что идет вразрез с их нарративом)».

Когда статья была опубликована, я отметила, что моих слов там не было. Голдберг сделала нечто важное: так как критика в адрес известных феминисток часто фокусировалась на их глухоте к расовым вопросам, она процитировала только цветных женщин. Эту статью уже нельзя было выставить так, будто это жалобы привилегированной белой леди на подонков в интернете. Это позволило ей показать, что, как выразилась профессор Ратгерского университета Бритни Купер, «травма действительно существует… [но] не уверена, что темнокожие женщины что-то выигрывают от токсичности».

Иными словами, для обид были основания. Белые женщины получили от всплеска интереса к феминизму несравнимо больше, и движение чаще обращало внимание на проблемы женщин из среднего класса, чем на тех, чьи доходы были минимальны. Но травля не была и не может быть решением этих проблем.

Я испытала травлю на себе, и этот опыт был травматичным. Меня обвиняли в том, что я подвергаю опасности жизнь людей, потому что моя риторика полна ненависти и люди, читающие мою колонку, наверняка покончат с собой. Меня называли расисткой. Меня обвиняли в трансфобии. Мне говорили, что я оторвана от жизни, потому что я среднего возраста. (Это было забавно: мне тогда исполнилось 29.) Моих подруг называли «иствикскими пёздами». Меня винили в том, что я не допускаю в британскую журналистику авторов, которые попали в мой черный список. Да еще сменила фамилию, чтобы скрыть аристократические корни. (Это было больно: я еще не оправилась от развода.) Появилась карикатура на меня – призрачная Хелен преследовала меня в интернете, обрастая подробностями: абсурдно избалованная, холодная, безжалостная, манерная карьеристка. «Лучше продолжай рассказывать, какие у тебя большие сиськи», – писал кто-то, явно ничего не знающий о моих текстах, но хорошо осведомленный о моих сиськах.

Когда я проводила мероприятие для феминисток, в нем участвовала и цветная женщина, и трансженщина. Люди могли видеть, что я даю возможность высказаться женщинам, страдающим от маргинализации, не так ли? Нет, меня критиковали за то, что мы брали плату за вход. «Я – работающая женщина с детьми в Лондоне, и я должна выложить за мероприятие стоимость обеда (5 фунтов)?» – написал кто-то в Твиттере.

Мне хотелось сдаться, бросив все. Как мне арендовать помещение, если не брать плату за вход?[76] Что бы я ни делала, становилось только хуже. Если я пытаюсь возражать, это «слезы белой женщины». Если я обороняюсь, это буллинг. Когда я несколько дней не заходила в Твиттер, меня упомянули в статье в Evening Standard, посвященной «Твиттер-волне феминизма». Двух авторов, у которых я регулярно заказывала тексты, назвали расистками за то, что они использовали фразу «мучос лав» в твиттер-посте. Думаю, не случайно они недавно подписали «договор на шестизначную сумму» за книгу о феминизме.